Роберт Мок. Вечная молодость Ленина (Заметки с концерта группы "Гражданская оборона". 1999)

Вчера был праздник и ветер плевал окровавленные клочья флагов прямо в ничем не защищённые светлые головки детей, которых никто не научил ещё бояться огня и боли. Значение слова "комфорт" не было переведено на русский язык, а детям никто не успел ещё объяснить, насколько опасно заговаривать с незнакомцами. Да, они могли разодрать друг другу физиономии в кровь ради найденной на свалке серии бурундийских марок, но потом они шли провожать друг друга домой, увещевая случаями из всемирной истории, вместе ныряя с головой в какие угодно звёздные материи и выныривая сухими. � в этом был подлинный, незабываемый секс и сладчайшая, доселе неведомая пепси-кола, которую, несолоно хлебав, упустили вниз по дырявым карнизам усов искушённые в летоисчислении и видеозаписи насмешливые пешеходы.

Над Землёй горели тогда нарядной праздничной иллюминацией гирлянды искусственных спутников, а над страной каждый вечер зажигались, указывая дорогу заплутавшим в лабиринтах дворов маленьким футболистам, рубиновые пятиконечные звёзды. В каждой из этих звёзд сиял уверенностью в победе золотой профиль �льича, и в тысячах маленьких детских звёздочек отражался всё тот же �льич, но только кудрявый и юный, преображённый перископами их молодых мыслей. �ногда он слегка менял смысловые очертания, становясь на время таким же кудрявым Пушкиным - второй по величине звездой в этом ослепительном пантеоне - и благородно отдавал свою жизнь за царя и друзей, при полной свободе в выборе средств всё же не желая справедливо казнить врага и шпиона Дантеса. Он по добродушию своему стрелял в воздух, и ответный вражеский выстрел прерывал дерзкую цепочку рифмованных мыслей, ставилась точка в поэме и небеса отзывались гулом и рёвом грядущих салютов, утверждая в промозглом воздухе этих холодных широт новую легенду. Новые, наскоро скроенные из облаков обитатели снов в срочном порядке получали чины и ордена.

�ногда он становился золотым от пота и медалей тяжелоатлетом с набухшими мышцами, и он переливался всеми оттенками человеческой крови и плоти, когда, молодецки подмигивая, сходил по ступенькам пьедестала. На товарищеских футбольных матчах со сборной Аргентины становилось так жалко их вратаря, что хотелось отменить уже предначертанную в краснознамённом небе победу, выторговать у начальства ничью, чтобы не плакать ночью от сочувствия к темпераментному, наивному и беспечному народцу, которому, должно быть, кроме этой ничьей больше и порадоваться в жизни нечему.

А маленькие футболисты брели, всё дальше и глубже впутываясь в подземные переходы своих городов, достраивая их тёмные немыслимые просторы беспечной отсебятиной поступков и чувств, вплетая ещё не затасканные по фельетонам чистые профили одноклассниц в железнодорожную канву своих нелепых биографий. Вчера их глаза разноцветной серостью светили с глянцевой поверхности фотобумаги, выстроенные дружной трапецией - каждому полагалось вполне чётко очерченное место в пространстве, и не было ещё голубых и карих, белых и красных, эмигрантов и патриотов, а повязанные вокруг шеи обрывки боевых знамён можно было рвать и жечь утюгами, потому как всё равно никому, кроме на весь микрорайон известного выкрутасника Митяя, не пришло бы в голову носить на себе треугольник другого цвета, а приторную сладость всем и так гарантированного корично-клубничного заката всё же надо было честности ради чем-то разбавлять.

Они брели и пели: вчера их ободранные, в занозах, руки с выпрошенной "срочно позвонить из автомата" двушкой хозяйничали на свалках и в оврагах, потом те же руки уже с мозолями от струн и шрамами от пьяных ("Я люблю двух женщин!") покушений на самоубийство поднимали к бетонному потолку неба свечи и зажигалки, ласкали стены подворотен своими стихами, приручая и приспосабливая к себе декартовские квадратики сошедших с бумаги улиц. Сегодня они, отбарабанив по клавишам компъютера очередную недельную порцию работы, отсчитывали по тридцать долларов разными купюрами в кассу Непрерывного Суицида. � красные с белыми полосами футболки сборной Дании мелькали весёлыми пятнами на фоне рассчитано-громкой черноты зала. �, хотя временами звучащие слова призывали вслушивающихся заживо похоронить себя в безнадёжности торжествующего асфальтового мира, всё так же дружно горели зажигалки, а ноги девушек ритмично поднимались в такт погребальному гимну Офелии.

Боги не умирают, а только меняют свои имена, и однажды вписанное в глиняную табличку звание ночного проводника навсегда останется за ним, только вот, откопав осколок этой таблички из-под земли, незадачливые потомки припишут необузданный пыл обшарпанных лозунгов новому успеху своей сборной. Возвращаясь домой с концерта Егора Летова, один из слушателей дважды засыпал и проезжал свою остановку: в первый раз доехал до конечной Stillwell Avenue, во второй раз - до Parkside Avenue, и лишь с третьего захода оказался на искомой Avenue J. Во сне он видел направленный прямо на него на протяжении всего концерта взгляд Летова, и крестообразный, нарисованный сигаретой в воздухе сигнал, который он посылал Егору, так же не сводя с него настороженных глаз. Глаза Летова оказались голубыми, и это придавало неожиданный отблеск преднамеренной чернухе сценических декораций. �, на какие бы заветные скрижали умов не ложились выкрикиваемые со сцены слова, чернота медных пятиугольных звёзд была нейтрализована огненным воздушным крестом, а судорожная голубизна взгляда - спокойным вниманием коричневого ответа.

Во время одного из пробуждений наш слушатель оказался немым участником ещё одной неожиданной сцены: вошедший в вагон плотный и блестящий чернокожий мужчина, судя по всему, только что плюнул в ещё более плотного, массивного, волосато-бородатого белого мужчину, чья принадлежность к иудейской религии была обозначена его головным убором. �ли он плюнул где-то очень близко, оскорбительно близко. В ответ на громкие словесные протесты бородатого мужчины, чёрный мужчина подошёл ближе и крикнул, что тот, мол, сам его спровоцировал. Дальнейшая ссора состояла из однообразных повторений одних и тех же обвинений в адрес друг друга. Собственно, кто кого спровоцировал, понять было уже невозможно, так как ключевой момент в сцене (плевок) был пропущен. Но чёрный был явно наглее и изобретательней, и, громко объявив, что не поедет дальше в этом вагоне, бородатый удалился. "Ну что, преследуют тебя, да?" - саркастически прокричал ему вслед чёрный. Ему, видно, только и надо было, чтобы бородатый вышел первым. Довольный своей победой, чёрный тоже вышел на следующей остановке и перешёл в другой вагон.

Слушатель Летова опять задремал, уже плохо понимая, что из пережитого за последние сутки следует относить к непосредственно-осязаемой действительности. Ему как-то не представлялось возможным, что после выдерживаемого им в течении полутора часов летовского натиска какой-либо полуночный хам решится встретиться с ним взглядом. "� вновь продолжается бой!" - храбрым набатом пронизывала абсурд подземного театра песня о вечной молодости Ленина.