Роберт Мок. Воспитание памяти (1999)

Он встретил ее неожиданно, когда ничто вокруг уже не предвещало встреч, способных так его изменить, заставить мыслить и ощущать себя так чисто и свежо, будто все, происходившее с ним прежде, было только черновиком по отношению к этим новым чувствам и делам. Она ни о чем не просила и никуда не звала его, не завлекала, ни в чем не старалась убедить, говорила просто, непосредственно и немного, а его рассказы слушала так скромно и внимательно, что он от непривычки невольно останавливался, желая убедиться, что ей все еще интересно. Он замолкал надолго, совершая какие-то необходимые бытовые телодвижения, и ей не было с ним скучно, она только делала хитроватую улыбку и выжидающе смотрела вокруг, как смотрела, должно быть, оказавшись случайно в малознакомой компании или на не совсем понятном ей спектакле. С таким неопределенно-мечтательным выражением лица она могла застывать на целые часы, не срываясь на смех или скуку, не испытывая неловкости от очевидной внешней бессодержательности происходящего, готовая в любой момент восторженно откликнуться на любое движение внешнего мира, способное пробудить в ней радость или восторг.

Она ходила с ним всюду, куда он приглашал ее, но чаще сама придумывала для них дела и игры в этом еще не родном ему городе. Через несколько недель после их знакомства она сама сказала ему те три слова, которые он никак не предполагал услышать из ее уст - не потому что не верил или сам не догадывался, что все так - а просто не допускал даже возможности, что эта высокая и смелая рыжая девушка вдруг сама решится сказать ему такое. Еще через несколько дней он узнал, что они должны расстаться - совсем скоро и непоправимо надолго.

С первого дня их разлуки он все старался осмыслить последний разговор, состоявшийся между ними, странные и по-странному холодные, жуткие какие-то слова, произнесенные ею тогда. Потом он просто выключился из этого кажущегося ему неразрешимым спора с самим собой, переключился на насущные дела, которые как нарочно навалились на него внезапно и неумолимо. По ночам в его сны, наподобие заблудившихся телефонных звонков, врывались фрагменты чьих-то долгих и путаных рассуждений. Смутно знакомые голоса обменивались витиеватыми репликами, смысл которых то терялся в муторной предрассветной зелени, то вдруг больно отдавался где-то внутри приторными попсовыми напевами. То место в правом боку, в которое покалывали его во сне смычки заунывных скрипок, на внутреннем языке сновидения условно называлось "совестью".

"Если ты обещал ей, что будешь стараться ее забыть, то теперь сама твоя любовь к ней вынудит тебя отказаться от нее. Ведь всякий раз вспоминая о ней, ты обязан будешь вспомнить свое обещание. А можно ли не выполнить то, о чем она сама так просила тебя для твоего же блага? Всякий раз глядя мысленно в ее глаза, ты будешь видеть в них горький укор, который скует твои мысли лютым холодом и заставит в страхе бежать от них, прячась во мраке беспамятства, чтобы не видеть этих грустных зеленых глаз, упрекающих тебя в самой потребности видеть их. Потом ты забудешь ее наполовину, вдвое реже будет она представать перед твоим мысленным взором, и ослабеет в ее глазах мучивший тебя упрек, как блекнут старые фотографии. � чем бледней и расплывчатей будет вплывающий в твои дневные мечтания сладостный лик, тем менее определенной станет проступающая на нем усмешка - она уже не укажет тебе на твою забывчивость и невнимание к ее словам. Ведь забывая ее, ты забудешь и данное ей обещание, а само обещание постепенно утратит силу с исчезновением того, кому оно было дано. Да ведь и ты сам, забывший ее - уже не тот ты, который ее любил. Значат ли что-либо для этого нового тебя слова, произнесенные им - человеком, чье мироздание вращалось вокруг нее и питалось светом ее любви? Забыв ее наполовину, ты наполовину потеряешь стимул забывать ее дальше. Ведь выполнять обещание по любви, по осознанной невозможности поступать вопреки ей - это одно, а выполнять то же обещание по обязанности инерции, унаследованной от твоего умершего вчера "Я" - это совсем другое. С каждым днем ты будешь забывать все медленней, ведь с ее постепенным исчезновением причин для забывания будет все меньше и меньше... Что делать, если люди своими словами повсюду ставят себе ловушки, и однажды произнесенная фраза в себе самой содержит зародыши причин, которые впоследствии не дадут содержащейся в ней идее осуществиться?.. Настанут дни, когда образ твоей любимой станет неотличим от десятков досаждающих тебе сегодня клочков воспоминаний - полумыслей, полуслов, полузапахов и полукартинок. Досадные клочки, из которых невозможно воссоздать целое, но невозможно и избавиться от причиняемого ими чувства разорванности, несоответствия твоего ума таким естественным, ежедневно возлагаемым на него надеждам..."

Как-то раз утром, проходя мимо книжного ларька в подземном переходе, он остановился взглядом на заголовке "Воспитание памяти в свете новейших разработок доктора психологических наук В. Аракчеева в области теории личности". С трудом наскреб и выложил набравшиеся по карманам двадцать рублей. Вдавленный в угол вагона толпой ошалевших с утра сограждан, углубился в чтение.

Всего лишь четырнадцать дней интенсивных упражнений понадобилось ему на то, чтобы по уникальной методике доктора Аракчеева проанализировать ставшие для него привычными шаблоны мысли, преодолеть видимость противоречивости в своих суждениях и полностью восстановить ранее вытесненные им в сферу подсознания фрагменты воспоминаний. Еще через пару дней он, всматриваясь в карту Германии, отыщет на ней старинный университетский город Х. Тот самый город, в котором когда-то по просьбе декана кафедры философии муниципальныее садовники состригали верхушки тополей, чтобы доросшие до его окон ветки своим видом не сбивали профессора с наезженной колеи мысли. Тот самый город, откуда теперь в напряженном ожидании всматривались в него любимые и страшные зеленые глаза.