Она вытянула ногу и полюбовалась изумрудными с фиолетовым отливом ногтями, накрашенными новым лаком, который не успел еще примелькаться и доставлял при каждом взгляде неожиданное удовлетворение. Вечеринка закончилась рано - ни выпить, ни устать толком никто не успел. Анжела стала припоминать с удовольствием, как Светка представляла ее новым ребятам: "Знакомьтесь, моя лучшая подруга Энджи…" Хотя от этой клички немножко попахивало подростковым, стыдненьким подражанием западному - Анжеле всегда становилось неловко при виде русских рэпперов, полнейшего нонсенса, вроде крем-брюле с хреном - этот вариант собственного имени был ей приятен, и она оправдывалась перед собой: это же не она сама, это другие так ее называть стали, а теперь уж "прилипло".
Анжела лениво посмотрела по сторонам - вагон был почти пуст. Ни одного симпатичного парня, чтобы она могла почувствовать себя не напрасно одетой в дорогущие белые брюки и откровенный топ… Достала из вышитой бисером сумочки, похожей на пирожное или на печеную рыбу, украшенную вензелями из масла и овощей, пудреницу, похлопала в нее ресницами, подняла и опустила брови, скосилась на оба профиля. Отметила с мимолетным раздражением собирающийся показать вскоре свое гадкое лицо прыщ, затаившийся под кожей на виске, и убрала пудреницу обратно. "Боже, Академическая - еще как минимум десять остановок…" От нечего делать принялась разглядывать попутчиков.
В конце вагона дремала толстая тетка, откинув голову и распахнув рот, из которого выглядывали гнилые коричневые зубы, напоминающие маленьких жучков. Впрочем, сидели они смирно и всего лишь смотрели на мир смышлеными глазками. С отвращением Анжела отвела взгляд. Мужичок в потрепанной, грязной куртке сидел, сложив руки на коленях, уставив мутные глазки на свои ступни в замызганных сандалиях, похожие на самостоятельных существ, медленно копошащихся по своим грызуновьим делам. "Так и хочется заорать, - подумала Анжела, - вы что, телевизор не смотрите?! Там отличные вещи рекомендуют: Тайд, например, Хэд энд Шоулдерс…" Жидкие блестящие волосенки субъекта с мышиными ногами были припорошены белыми чешуйками. "Щас меня вырвет. И подумать только, ведь у таких людей есть родственники, и кто-то их даже любит. Как можно любить такого?! Ужас. Надо в метро ездить с закрытыми глазами." Анжела вновь вернулась взглядом к мужичку, подчинясь позыву получить еще одну порцию мерзких ощущений. И заключила: "Все - решено. Мужчин себе находить только тех, кто не передвигается на общественном транспорте."
В другом конце вагона был еще один пассажир. Перхоти у него вроде не было, но Энджи все равно поморщилась. Этот товарищ обладал усами, какие ей запомнились из школьного курса литературы в связи с Тарасом Бульбой - должно быть, промелькнули на одной из иллюстраций. Рассматриваемый человек был худ, длинен, имел вытянутое лицо. Он установил свой взгляд, как что-то непомерно тяжелое и громоздкое, в узком пространстве между собой и темным стеклом напротив, и двигать не собирался; этот обременительный и совершенно лишенный смысла предмет ощущался даже случайными людьми, желавшими зайти в вагон и выбиравшими этого не делать. Усатый, конечно, выигрывал в сравнении с предыдущим персонажем, но все-таки… Если бы существовали на свете только такие мужчины, впору было бы вешаться. "Работяга какой-нибудь, наемный строитель." Анжела гипотетически представила себя вместе с этим человеком, представила даже не визуально, а на уровне каких-то невидимых сущностей - и почувствовала, как фантомные, в реальности же свежесбритые волосы на ногах встали дыбом. Она решила подремать и закрыла глаза.
Проснулась она от странного толчка; Анжелу подбросило на сиденье, и при приземлении нога ее неловко подвернулась и ударилась об пол. На секунду замерев от боли, Анжела съехала на пол и дотянулась до своей сумки. Только теперь сообразила, что пространство заполнено какой-то необычной, неживой тишиной, тем не менее лезущей в уши подобно отвратительной, липкой жидкости. Судорожно глотая воздух, давясь им, Анжела оглянулась и увидела, что в вагоне она одна, поезд стоит на станции с раскрытыми дверьми, и на перроне никого нет. Этого она, конечно, не могла видеть - но почему-то была уверена, что на всем протяжении платформы нет ни души. От страха она не могла шевельнуться, сгрудилась неуклюжей кучей на полу, белыми брюками в чьем-то плевке. Возник звук, будто издалека, какой-то технический визг, долгий, как тормозной путь, пронзительный и нарастающий… Поезд, не закрывая дверей, вдруг понесся. Перед глазами у Анжелы потемнело, будто внутри головы включили яркий свет, и она, выхватив из памяти картинку внутренностей купе с запихиваньем баулов под нижнюю полку, дрожащими руками сорвала верх одного из сидений, юркнула внутрь и потеряла сознание.
Больно. Душно. Пот струйками по телу. Анжела, не разлепив еще век, заскребла пальцами, отчаянно, ожесточенно, стремясь освободить тело от невыносимых ощущений. Завозилась, застонала, рванулась и ударилась головой, сбив крышку и открыв щель. Сиденья, схема метро - она все еще в вагоне. Выбралась и, волоча сводимую судорогой ногу, поползла к выходу. Прежде чем высунуть голову за дверь, постучала зубами, потом - решилась. Выглянула.
Абсолютно голая и такая длинная, что хотелось взвыть, платформа не виденной прежде станции заканчивалась рябым мраморным тупиком. Поезд растянулся из точки анжелиного взгляда к тупику, и не возникало сомнений в том, что он прикреплен здесь намертво. Он казался длинной мохнатой ногой кого-то застрявшего в огромной каменной глыбе. С другой стороны платформы поезда не было - тоннель зиял обрубленной конечностью. Обернувшись, Анжела увидела, что два оставшихся отверстия тоннелей были завалены каменными глыбами.
Она была, по-видимому, абсолютно одна. Внутри у нее все затряслось мелко-мелко, и она почувствовала себя совсем маленькой, беззащитной и почему-то мокрой собачкой, и даже ощутила, как взгляд ее стал молящим, собачьим - только обратить его было не на кого. Она осталась замурованной заживо на пустой станции метро, наверное, в полкилометре от поверхности земли… Анжела начала конвульсивно двигаться, мотать шеей, так как в глазах от ужаса темнело и рвота подступила к горлу… Вдруг вдалеке, из первого вагона выдвинулась человеческая фигура. Анжела уставилась на нее, повинуясь подкравшемуся страху другого рода: остаться наедине - с кем? Она даже подумать боялась, кто бы это мог быть. Между тем фигура медленно приближалась; Анжела сидела, не шевелясь, и, не отрываясь, смотрела. Черты человека стали складываться в какое-то узнаваемое целое, и пришлось выдохнуть изумленно: к ней направлялся тот самый усатый мужик из ее вагона, который донимал ее своим спокойным, не осознающим себя безобразием.
Он подошел, молча дал руку, поставил на ноги:
- Ну, пошли.
Голос у него тоже оказался противным, чавкающим хрипами, будто он все время отхаркивался. Но по его растерянной интонации Анжела поняла, что убивать ее не собираются, и пропищала:
- А что случилось, что произошло?
Мужик шел впереди, и на вопрос не отреагировал. Анжела поплелась за ним, уперши в спину ненавидящий взгляд. Через какое-то время услышала бормотанье:
- Хер его знает, бомбу, что ли, взорвали.
"Спасибо, догадки строить я и сама умею", подумала Анжела.
- Ты тоже, что ли, в сиденье спряталась? - мужик обернулся, посмотрел без выраженья.
- Ага!- зло бросила Анжела, уловив покровительственный оттенок в обращении к ней и возмутившись "тыканью", которое мужик, как видно, прекращать не собирался.
Подойдя к единственному из четырех открытому проему тоннеля, мужик спустился на рельсы и отправился вглубь. Анжела неловко спрыгнула, пребывая уже в бешенстве: на нее даже не оглянулись. Поинтересовалась:
- Куда идем?
- Выход ищем. Или ты здесь остаться собралась?
Анжелика ответом не удостоила. Долго брели по тоннелю, едва освещенному блеклыми лампочками; испачкав белые брюки, она тихо заплакала. Мужик взбирался на каждую свисающую со стен лестницу, стучал в люки, пытался их открыть. Потом опять шли, долго-долго. Сели отдохнуть. Анжелика примостилась на корточках - подстелить было нечего, и сидела, насупившись. Мужик усмехнулся и сказал злорадно, цыкнув в дырку между зубами и сложив свою выжженую солнцем физиономию в подвешенный к левому глазу зияющий раствор мышиной норы:
- Боишься брюки запачкать? Скажи спасибо, жива осталась. Еще неизвестно, куда все остальные подевались. Эти демократы хреновы хер знает что могли сделать - хоть ядерные испытания в Москве провести. Надо было их перебить, гадов, еще в девяносто первом. Но ты-то сопливая тогда была.
Анжелика кинула на него испепеляющий взгляд, не достигший цели: мужик не обращал уже на нее никакого внимания. Он усердно скреб в паху грязной лапой, осматривая потолок и думая о чем-то с гримасой ожесточения. Затем встал, и Анжелика опять пошла за ним, спотыкаясь.
"Боже мой, мамочка! - думала она. - Только бы выбраться, только бы выбежать куда-нибудь - и хоть к демократам, хоть к козленятам - только бы подальше от этой люмпенской рожи… И изо рта у него наверняка воняет. Мамочка! Домой хочу!"
Наконец, мужик умудрился открыть один из люков наверху.
- Лезь давай! - крикнул вниз Анжелике.
Она стала карабкаться на лестницу, по возможности стараясь прикасаться к грязным железкам лишь кончиками пальцев и подошв. В люк она бы не смогла пролезть, не измазавшись, и потому зависла на верхней ступеньке, мучительно соображая. Мужик вдруг протянул сверху лапу, будто огромные клещи, и выдрал Анжелику наверх, глянув так, как и должен смотреть врач на гнилой зуб. Она чуть не захлебнулась собственной слюной, готовая схватить что попало и треснуть мужика по его безмозглой башке.
Лезли вверх долго, продирались через какие-то решетки. Мужику пришлось сбивать замки прихваченным где-то ломиком. "Ему повезло, что он добрался до палки раньше меня!" - уже совсем успокоившись и бравируя, думала Анжела. И вот, взломав очередной люк, отхлопывающийся наружу, точно крышка сундука, мужик выбрался на воздух и сразу пропал. Анжела, кряхтя и задыхаясь, полезла вверх - боялась, что он возьмет да и скинет ее обратно, просто так, для забавы, и оставит одну под землей.
Мужик бродил по местности и озирался. Вокруг простирался скудненький загородный пейзаж: бурьяны, помойки. Домов и любых человеческих обиталищ на обозримом пространстве не было.
- Хер знает что!- прокричал мужик. - Где мы, к ебени матери? Ты здесь была когда-нибудь?
Анжелика подошла к нему поближе, посмотрела по сторонам. Трепаные облачка сидели на небе и, казалось, ворчливо толкали друг друга, но с места не двигались - ни ветерочка, ни сопутствующего шороха деревьев. Да и не было их, деревьев: вокруг только слежавшиеся кудели засохших кустов, репей, бумаги, скатанные в комья, как грязные бинты.
- Боже, - простонала Анжелика. - Где мы?
Мужик почесал голову, потом пнул какой-то моток бумаги, решив посмотреть, что внутри. Моток рассыпался, труха повисла на на колючках репья.
- Я городской, азимуты не умею определять. - Посмотрел на кислую, едва сдерживающую слезы Анжелу, подбодрил: - Ладно, не тормози - сникерсни!
Он постоял еще немного, посмотрел вдаль, поворачиваясь вокруг собственной оси. Анжелика тоже покрутилась. Они стояли как бы в центре плоского острова, идеально круглого, и там, где небо сливалось с горизонтом, будто виднелась тонкая полосочка моря.
- Пошли куда глаза глядят. Я - Алексей, можно Леха. Тебя как звать?
- Лика.
- Как певицу, что ли?
- Лика - это сокращенно от Анжелики. Если хотите, называйте Анжелой, меня мама так зовет.
- Ну, давай, Лика, двигай. Лика с Лехой… Лика с Лехой по полю пошли… Лика с Лехой избушку нашли…
Она шла сзади, слушая этот бред, принимающий какие-то игривые оттенки, и с отвращением разглядывала Леху, доставшегося ей в попутчики. Попыталась представить его тело: спина наверняка вся рябая, в крапинах и родинках, ноги столбами, ступни заскорузлые и ногтями, небось, об пол брякают, когда идет… А задница волосатая, в таких жестких коричневых волосах…
Анжела грохнулась на колени и сказала:
- Бл-э-э…
Ее-таки вырвало. Леха подошел и с интересом взглянул:
- У тебя там еда была хоть какая-то, что ж ты так… Еще неизвестно, будем мы сегодня ужинать или нет…
Анжелика сидела, не шевелясь, и шмыгала носом. Она вдруг обессилела. Леха потянул ее вверх и взгромоздил себе на закорки:
- Я тебя подвезу чуток, только ты больше не блюй - "Ариэля" у меня с собой нет.
Она тряслась от каждого Лехиного шага, было неудобно. Превозмогая отвращение к мужиковскому запаху застарелого пота, положила голову к Лехе на плечо. Тут же отдернула бы, если б тот хмыкнул; но нет, молчит. Она вдруг вспомнила выражение - "ужинать". Ведь она ехала в метро поздно вечером, а сейчас - день!
- Лех, - простонала, - я ехала в метро поздно вечером.
- И я ехал поздно вечером. Хер знает, может, они газом травили, демократы хреновы! Вот и проспали всю ночь.
Анжелика опять шла ногами; потом они отдыхали, лежа на траве, колючей, будто проволока, и Анжелика боялась закрыть глаза - ей казалось, она заснет, а потом проснется одна, одна во всем мире… Она дрожала, и снова тихонько заплакала. Леха, лежавший навзничь, обернул к ней свои усы, разнообразно рыжие и некрасивые, посмотрел удивленно. Затем придвинулся ближе, обдав запахом изо рта, так что Анжелика даже зажмурилась, и приобнял утешительно:
- Ну-ну, ладно тебе, не роняй сопли… Все нормально будет, демократов сгоним…
Анжелика уткнулась ему в плечо и стала плакать, промачивая дешевую рубашку фабрики "Заря".
Уже темнело, а они все шли и шли.
- Лех, не могу больше. Алексей… - беспомощно стонала Анжелика.
- Еще потерпи, не скули. Вон уже деревца растут какие-никакие, нам бы до лесу добраться…
- А если не будет леса… - продолжала гундосить Анжелика.
- Как это не будет? Мы что, на московском метрополитене в Казахстан прикатили? По сталинским туннелям? Прокопанным для вождя, чтоб он жопу свою от Гитлера спрятал, если что?
Леха загоготал, довольный собственной остротой. Анжелика подавленно замолчала, продолжала идти. Опять плакала - жалея босоножки: от них уже ничего не осталось, только кровоточащие мозоли. Шла, ничего уже не соображая, как автомат, и лишь изредка видела картинки: вот если бы она оказалась так, вдвоем на всем белом свете, хотя бы с Максом, этим белобрысеньким, генетику в МГУ изучает… Представила его розовый большой рот, смуглые руки, стройные ноги, обтянутые джинсами… Или с Данилой, Лялька его привела: МГИМО, и уже работает в фирме, новый "Пассат", черные кудрявые волосы, белые зубы, голубые глаза… Он поцеловал Анжелу в шутку, Лялька разозлилась - а она ощутила его запах, головокружительный, и мягкие влажные губы на своей щеке… И вот они бы шли так вместе, набрели на реку, разделись бы, вошли в воду, прижались бы друг к другу - горячая кожа и прохладные струи между ног…
Потом Анжелика возвращалась к действительности: впереди топала насмешка над человечеством, потный работяга в заношенной одежде; наверняка ногти на ногах изъедены грибком, старый к тому же - сколько ему лет? И Анжела испугалась: он же как животное, он же ее захочет, уже захотел… и сейчас, если они пристанут где-нибудь на ночь… Анжела прошагала еще несколько метров и упала без чувств.
- Вот паразитка… нашлась же такая на мою голову… - прокряхтел Леха и стукнул ее по щеке. Затем взвалил на себя и потащил, перекинув через плечо, как мешок.
Глубокой ночью они вошли в лес. Анжелика промочила ноги. Дрожала, лоб и щеки горели нестерпимо. Леха посадил ее, прислонив к широкому стволу; сам ходил где-то, трещал ветками, иногда пропадал, и она его подолгу не слышала. Но не боялась - уже не было сил бояться. Анжелика задремала; потом Леха перенес ее в сооруженный им шалашик, прикрыл листьями папоротника.
- Спички у тебя есть?
- Зажигалка, - Анжелика протянула ему сумочку, которую все время сжимала в руке. Леха развел костер и прилег рядом, прижавшись горячим липким боком. Полежав минут пять, тыкнул Анжелику пальцем:
- Эй!
Она соврала:
- Мне еще нет восемнадцати - за совращение несовершеннолетних срок полагается…
И заснула.
Через три дня они нашли деревянный дом, стоявший на пригорке, над узенькой речкой. В доме полно было хлама, содержались кое-какие припасы, был даже огород. Судя по запущенности хозяйства, люди уже давно не появлялись. Анжела, истощенная и обезумевшая, свалилась на забросанную комьями земли кровать, сомкнула глаза. Только пробормотала:
- Все, больше я никуда не пойду… Пусть сами ищут…
Какое-то время спустя Леха приподнял ее и накормил тремя ложками картофельного пюре. Еще через время дал чаю. Потом как-то утром Анжела проснулась и начала проводить дни, лежа на спине и созерцая потолок избы, по которому разнообразно ползали пауки и муравьи, греясь в пятнах солнечного света, перебираясь по веревочкам с привязанными к ним вениками сухих трав, то надолго замирая, то развивая бурную деятельность. Иногда насекомые были похожи на маленькие блестящие машинки, передвигающиеся по невидимым дорогам, соблюдая правила движения; а иной раз Анжелика наблюдала взаимоотношения между мамой и дочкой, или женщиной и мужчиной: они ругались, ссорились, дрались, затем мирились и уходили туда, где Анжелика их уже не видела.
Порой приходил Леха, что-то скреб, мыл или строгал; Анжелика смотрела на его лоснящиеся от пота спину и шею и недовольно отворачивалась. Больше он не кормил ее, а приносил еду и ставил на кровать. Она съедала кашу медленно - этого занятия ей хватало надолго. Возила ложку по краю миски, рисовала узоры, сортировала крупинки по цветам. Как-то раз Леха помыл ей волосы, наклонив ее голову над тазом, расчесал и выстриг какую-то смолу. Все это время Анжелика лежала, насупившись и надменно скрестив руки на груди. Они теперь совсем не разговаривали.
В другой раз Леха вынес Анжелику во двор, на солнце; она не хотела, и отбивалась от его рук ожесточенно, и укусила за шею. Леха бросил ее на траву, крякнув:
- Ну, ты, Лика, дура, хренова идиотка!
Анжелика смотрела на цветы, на небо, встала и в пять присестов доковыляла до речки. Леха иногда выглядывал из-за дома и проверял.
- Дай мне мыла и убери свою физиономию! - крикнула ему Анжелика, не узнав свой голос, сиплый и грубый.
Леха принес мыло и чужую холщовую распашонку до пят.
- Ну, ты, Лика… - закончил ругательство, видимо, про себя, но посмотрел одобрительно.
"А пошел ты!" - Анжелика тоже выругалась про себя и засунула ногу в воду.
Лика стала помогать. Мыла посуду - ей нравилось перебирать всякие старинные горшки и крынки - такие только в кино увидишь. Носила воду - заодно купалась, привыкнув к водорослям, хватавшим за ногу будто старыми склизскими пальцами. Копала грядку; с удовольствием останавливаясь, прикрывая глаза от солнца, смотрела на лес, речку, маковую лужайку - потом, украдкой, на Леху. Тот копал большой лопатой, голый по пояс, и Лика отметила, что мускулы его выстраиваются в эстетически приятную композицию. "Заработал рельефность, наверное, пока весь дом отскоблил." Дом теперь был чистый, и даже пауки попрятались. Когда Леха присел отдохнуть и скинул ботинки, Лика прошла мимо и, не удержавшись, взглянула: грибка вроде не было. "Это от здорового воздуха", - подумала высокомерно.
Как-то раз Лика, переделав причитающиеся ей по негласному соглашению дела, вышла загорать. Лежала на простыне совершенно голой - Леха ушел в лес. Иногда поднимала голову и любовалась своим ровным загаром: гладкая, цвета темного меда кожа. Вдруг над ней возникла тень, Лика открыла глаза и возмутилась: приперся глазеть. Леха стоял абсолютно раздетый, и состояние его мужского атрибута не оставляло сомнения в том, насколько ему тоже нравится Ликин загар. Она не смогла с этим смириться: повалила Леху в траву, яростно требуя доказать серьезность намерений.
Вечером они лежали на кровати, Лика гладила его грудь, живот, ноги, и хотела сказать: "Я люблю тебя". Вместо этого прошептала:
- Ты меня не бросишь, правда? Никогда?
Леха засмеялся, ответив:
- Ну, ты, Лика, и дура…
Она насупилась.
- Да куда я тебя брошу - нет, конечно…
Прижал ее к себе крепко.
О проекте
