|
|
| " ..." - .. . |
|
| |||||||
|
 О проекте Правила публикации Об авторском праве Сотрудничество О сайте
| Светлана Сачкова. Вместе В вагоне поезда Севилья - Альхесирас едут два человека. Девушка уткнулась в книгу; парень весело чертит что-то в тетради, иногда вскакивает от избытка чувств, размахивает руками, опять садится. В какой-то момент он, не найдя лучшего выхода эмоциям, нежно целует в лоб свою спутницу, и снова начинает чертить. Тогда было очень много солнца. Ослепительные, залитые солнцем проспекты, блики, будто от июньской листвы. Но на самом деле это зима в Мадриде. Занятно: так сияюще светло, и деревья зеленые, ни дождя, ни снега, ни туч. Если смотреть из окна и не видеть, как одеты прохожие, ошибешься в определении времени года ровно в противоположную сторону. А между тем воздух морозный, стальной. Солнце находится в тех же самых точках пространства, что и воздух, но они не смешиваются: солнце гладкое и яркое, воздух - острый, полосует тебя составляющими его тонкими плоскостями. Поэтому надо затягивать капюшон. И еще забегать в угловое кафе на Плаза дель Сол; утром там можно выпить стакан горячего молока и съесть одну из огромных булок. Они всегда такие масляные, сладкие, в них все чрезмерно - съешь только до половины и обязательно оставишь, потому что почти уже тошнит, и грызет чувство вины - зачем ела? один только вред здоровью, а удовольствия практически не было: оно было сконцентрировано в предвкушении, и на пороге между предвкушением и первым укусом. Чтобы по-настоящему насладиться едой, надо не слишком сильно ее хотеть. Мы идем по мосту; со всех сторон - небо, протяженность, огромный объем пустоты. Мы одни здесь, мы - наэлектризованная точка. Он: старомодная голубая курточка с хлястиком на воротнике, таких сто лет уж как не носят. Однако он утверждает, что куртка вполне еще, и не раз его выручала. "Я разбираюсь", - говорит он, - "я вообще во многом разбираюсь лучше тебя". Я не спорю, это по его подсказке я прочитала Лотреамонта; но курточка… это он мне будет рассказывать, следящему за модой существу, покупающему розовые меховые платьица? Впрочем, тогда была зима в Мадриде, и я носила черную дутую куртку. Они идут вдвоем по мосту. Вдали - королевский дворец, парк. Впереди - булочная, там продаются слоеные пирожки с рыбой. Вокруг - огромный купол неба, много воздуха, голубого, морозного. Они - наэлектризованная точка в пространстве. Она его ненавидит, он тоже к ней относится амбивалентно, с переменной симпатией. Зачем они все время ходят вместе? Просто они вместе путешествуют. Его зовут Джастин. У него, ко всему прочему, отвратительный характер. Каждые десять минут у него возникает какая-нибудь новая идея, перечеркивающая все предыдущие - с ним почти невозможно построить планы; со сравнимой периодичностью меняются и настроения. Он может не разговаривать часами, уныло и скупо пошевеливая иногда частями своего организма, а потом вдруг развеселиться и потребовать моего участия в возжелавшихся ему развлечениях. Он до крайности обидчив, постоянно закидывает истерики. Если я не могу удержаться и говорю что-нибудь едкое, он сразу решает, что нам надо попрощаться и с этого момента существовать отдельно. И еще он играет роли. Господи, это бесит ее, Лену, до глубины души! Вот, например, два дня назад в поезде он раздобыл где-то теплой воды и вымыл ей ноги, обстоятельно, смиренно - и был весьма доволен собой. Это роль доброго, широкой натуры человека, отдающего себя миру и ничего не просящего взамен - есть у него такой заскок. Причем через пять минут он может вспылить без повода и постараться вычурно донести до тебя свое презрение. Джастин боится ее после того, как она накрасится. Говорит, она становится другим человеком, накрасившись. Без макияжа лицо ее открытое, доверчивое, дружелюбное - ну, это он так говорит. А после коротенького утреннего ритуала Лена надменна, холодна и неуязвима - это тоже он так говорит. Вряд ли это правда: я мало крашусь. Ресницы, немного пудры, и брови чуть-чуть - темно-бежевым карандашом. Помада - либо бесцветная, либо телесного тона. Он просит ее иногда, почти плача: ну пожалуйста, хотя бы сегодня не красься, я боюсь тебя такую, ты сразу ведешь себя, как королева. И Лена красится почти со злорадством: хоть в чем-то она может отомстить ему за то, что он постоянно терроризирует ее своим нытьем и внезапными вспышками обиды на весь свет. Они едут в Толедо. Бродят по узеньким мощеным улочкам, щурятся на солнце, улыбаются - это не так часто бывает. Лена одновременно и жалеет и радуется, что у нее нет с собой фотоаппарата. Жалеет, потому что обмазанные глиной жилые лабиринты, доставшиеся в наследство от мавров, захватывают дыхание; двинешься лишь на шаг - непоправимо меняется перспектива и композиция. Радуется, так как если бы взяла камеру, только и щелкала бы ею, не будучи в силах остановиться. И не успела бы впитать в себя, запечатлеть на своей влажной серой пленке внутри головы - а кто-то, может, скажет, что записать на невидимой субстанции, называемой душой - невероятные по красоте картинки. Они сидят у церкви прямо на каменных ступенях, прислонившись к теплой, нагретой солнцем стене, и щурятся, подставляя лицо наверх, лучам. Джастин достает из рюкзака бутылку с молоком и сэндвичи, сделанные из маленьких батонов: они разрезаны пополам вдоль, и внутри лежит начинка. Бутерброды с тонкими ломтиками серанского окорока оставляются на потом, как более вкусные. Начинаем есть те, что с омлетом, и запиваем по очереди из бутылки. Она, Лена, никогда бы раньше не подумала, что вообще может существовать бутерброд с омлетом, и уж тем более быть вкусным. Но вкусно безумно. А может быть, это из-за солнца, из-за тепла, которое нагрело щеки, и хочется закрыть глаза и так сидеть, и все мелькают перед глазами извивающиеся улочки, глухие маленькие окошечки, булыжники, истертые до блеска множеством ног - или же небольшим количеством ног, но за много-много лет. Мне, вообще-то, не очень приятно пить с ним из одной бутылки. На ярком солнце прыщи его не так видны - лицо его, как любая светлая поверхность, отражает этот ослепительный свет целым потоком, и деталей не различить. Но не могу из-за какого-то безотчетного мазохизма не взглянуть на его рот, как он глотает молоко, и некоторое время потом на деснах и зубах его белая молочная пленка. Правда, я сразу же стараюсь об этом забыть и думать о чем-то другом, когда беру бутылку. К вечеру они умудряются отделаться от итальянца и снимают номер в дешевом отеле - крошечный, но все-таки с двумя кроватями. Лена еще не может забыть, как недавно им пришлось провести ночь в одном спальном мешке, и даже не в двуспальном. Она бы не отказалась спать так хоть целый месяц, но с каким-нибудь красавцем, у которого гладкая кожа и приятный запах. Но этот… только вспоминая на секунду, как я была поймана в мешок с долговязым уродцем Джастином по кличке Прыщ, я содрогаюсь. А ночью ей снится кошмар. Совершенно непонятно, отчего. Она идет в тоннеле по шпалам; тоннель заканчивается, снаружи ночь и туман. Пока ничего такого уж страшного, но Лена чувствует, что что-то будет. Она осторожно выбирается на открытое пространство, но не успевает сделать и шагу, как сбоку к ней подныривает белое костяное лицо в черном капюшоне и протягивает руку… Она просыпается, задыхаясь от ужаса, и тонко скулит, но не вслух - вслух слишком страшно. Понимая, что через две секунды у нее разорвется сердце, делает прыжок по направлению к кровати Джастина и кидается к нему под одеяло. Утром происходит разговор. Джастин одновременно стесняется и пухнет от важности, будто невзначай интересуясь, чем был вызван столь экстравагантный ночной поступок. Лена объясняет просто: снился кошмар, волосы дыбом стояли, необходимо было почувствовать рядом кого-нибудь живого. Джастин немного разочарован и обижен, но старается не подать виду: нет-нет, надо выяснить, что же все-таки происходит - как же мы будем общаться дальше, если между нами останутся неясности? В его голос уже прокрадываются истерические интонации. О боже, стонет Лена, ну какие еще неясности? У тебя что, кошмаров никогда не было?! Ночь, темно, страшно - я бы лежала еще в кровати, обливаясь холодным потом; не исключено, что до утра. Или зажгла бы свет, что более вероятно, и тебе же самому поспать бы не пришлось. А так - самое простое решение. Извини меня, и просто считай, что этого не было. Джастин бормочет, слегка обиженно: ты даешь слово, что это был кошмар и больше ничего? Конечно, даю! Лене досадно, что ей пришлось залезть в постель к этому дурачку - он теперь бог весть что думает… Он воображает, что я могу испытывать к нему влечение - фу, гадость какая! А вот с утра я чувствую, что он от меня что-то скрывает. В глаза не смотрит, жесты через раз выдают суетливость. Час от часу не легче, что у него теперь? Мне нужно пойти в одно место, говорит. Но, Джастин, мы же три дня назад еще запланировали поехать на праздник, где свинью целиком жарят… как его там. Мы успеем, виновато говорит он. Зато меня сомнения одолевают. Но терпение у меня уже кончилось. Джастин выходит, и я на него нападаю: ну-ка, давай выкладывай. Хватит уже секретов. Он молчит упрямо. Лена раздражается все больше. Если, говорю, у тебя по медицине какие-то проблемы, то будь добр, назови хотя бы область - я с тобой нахожусь шестьдесят пять минут в час, и если это может быть заразным, я имею право знать. Лене уже не до жареной свиньи и бочки с вином, которая к ней прилагается. Аптекарь что сказал? говорю. Джастин мямлит: что надо обследоваться, так нельзя ничего принимать. Я только смотрю на него и разговор не продолжаю - боюсь не выдержать и больно его стукнуть. И вот они едут в поезде. Лена учит французский, Джастин что-то высчитывает в блокноте; наверное, сколько нам будут стоить возможные маршруты. Я взглядываю в окно. Горячие лучи схватывают щеку, нос, прыгают на подбородок, когда я поднимаю лицо. В пейзаже уже появились пальмы. Скоро мы будем в Альхесирасе, а там, может быть, удастся перебраться на пароме в Марокко. Технически, конечно, Сеута не Марокко - она принадлежит Испании. Но, так же технически, находится на африканском континенте. А дальше - Алжир… нет, пока не буду мечтать, с русским паспортом мечтать не рекомендуется. Проходит несколько минут, а Лена все не может прийти в себя. Отворачивается от Джастина, чуть не утыкается носом в стекло. Трогает незаметно свой живот, грудь, они трепещут, готовые вырваться сквозь пальцы. Ну он-то еще ладно - может, у него просто настроение хорошее, вот он и совершает эксцентрические действия. Но Лена-то что раскисла от его провокационного чмока? Он, может, специально ее раздразнить хочет, как обычно; без ссор и споров жить не может. А я вдруг зарделась, как первоклассница. И она думает. Почему вдруг мое тело так реагирует на этого прыщавого истеричного юношу? Ведь большую часть дня он вызывает у меня чувство гадливости. Лена с любопытством косится на Джастина из-под челки, и удовлетворенно отмечает три новых, противных прыща. Фу. А, может, так и должно быть? вдруг осеняет меня. Есть ведь какие-то законы, управляющие человеком… Стерпится, слюбится… Примиряешься со своей долей… Всякий человек привыкает, и находит в уделе своем что-то хорошее. Сколько дворников, скотников и плотников считают свою жизнь самой лучшей… Или проще: то, что более знакомо, кажется более хорошим… закон рекламы… Так и здесь. А, может, оно и к лучшему? Так хорошо, так хочется расслабиться и плыть во времени, повинуясь теплу солнца… Разве не может быть все хорошо? Чтоб и спутник оказался частью того, что волнует и радует… Мы в прачечной. Наше грязное белье вертится в машинке; я сижу у него на коленях и умираю от желания к нему. Он осыпает меня поцелуями. Я ненавижу его, он мне отвратителен. Наше путешествие подходит к концу - слава богу, не могу его уже видеть. Пусть катится со своими прыщами. Отношения наши начинают стремительно портиться. Мы часами не разговариваем, мечтаем друг друга убить, и в эти же часы целуемся, как очумелые. Лена не понимает, что происходит. Да, это физическое влечение, наработанное за сотни часов, прожитых с чужим совсем человеком, которого не принимаешь во внимание и который прирастает к тебе - ты перестаешь различать границы между ним и собой… Мы ругаемся целыми днями. Последний день; мы в Париже. Сидим на Понт-Неф - ноги устали. Не можем перестать целоваться. Ты знаешь, зло говорит Джастин, этот мост известен как "мост влюбленных". Я мрачно смотрю на воду. Мы опять целуемся. Когда я поднимаю глаза, мне в лицо вспыхивают десятки фотокамер - это автобус с японскими туристами проезжает по мосту. Потом они будут показывать друзьям снимки: целующаяся парочка на мосту влюбленных. Меня тошнит. Именно таким "влюбленным" нашлось здесь место - так и надо этим японцам. Мне отвратителен этот человек, но от его поцелуев мое тело дает течь. Переулки, солнце, граф Оргаз. Я потом с этим разберусь. Встаю, пошатываюсь. Поворачиваюсь и бросаю Джастину: ладно, до поезда сам доберешься. Счастливо оставаться. |
|
