Валерий Родос. Древоделы

Двенадцать лет я проработал клеером, от ученика до мастера. На школьной экскурсии это может показаться интересным и лёгким делом: запах стоит как в лесу, даже гуще, настойный смоляной древесный дух. От этого-то духа на втором часу в носу чешется, с четвёртого дня в горле саднит, пивом не отмоешь, после пятого месяца в висках ломота, никакие таблетки не помогают, на третьем году спина сгибается и матереет, после восьми лет - волосы по всему телу растут, как трава. Нет. Тяжёлая работа.

По два человека на станок, «ствол» по-нашему, а станков таких от тебя и во все стороны за горизонт. Со всеми в цеху за всю жизнь не перезнакомишься, ручки не пережмёшь. Нижний горбылёк - «направ» - берёшь с напарником за концы и укладываешь на валки ствола. Невелика хитрость, а ошибёшься - и пойдёт перекосяк от доски к доске. Клей на низкую сторону стекает, сторона эта ещё утяжеляется... Нае... это самое - намучаешься. Уложил направ и пускаешь по верхним рельсам единственную нашу механизацию - бадью с духовитым клеем. Пока она самоходом погромыхивает и ровной струёй поливает спил, ты идёшь за ней и кистью, если что, домазываешь. На горбыль первую доску тоже положить нужно и быстро, пока клей свежий, и аккуратно. Теперь напарник с кистью в твою сторону за бадьёй идёт. � давай клади новую доску. Про породу не говорю, хотя за столько-то лет и такое случалось: у всего цеха в стволах клёны заряжены, а с завода-подрядчика пришёл эшелон с дубовыми доскамии. Другой породы нет «щасс», нет и в заделе. � не обещают, потому что «план сделали и сплавные станки перепрограммировали уже на дуб». Случалось, что по неопытности, а чаще от озорства и научной вредности, нарочно чужеродную доску подсовывали. Это, конечно, преступный брак в работе, но иногда такой мичуринский уродец корёжится, но живёт. Сам проверял.

С нашими подрядчиками, со всеми этими досколитейными заводами хоть не связывайся, чёрте что гонят, несортицу, размер не тот, всё в окалине несчищенной (мы её по старинке то «щепой», то «занозой» зовём). Конечно, если на военные нужды,... но до них не допросишься. Чуть до забастовок не дошло Мы как-то коллективно потребовали, чтобы доски нам присылали потоньше, полегче – надрываться надоело - и не то чтобы струганые, но хоть без такой шероховатой щепы. Прислали. Класть стало полегче. Зато раньше в один задел нужно было от нижнего до верхнего горбыля 6-8 досок, а теперь гладеньких мы до 15 укладывали. Больше стало перекосов. Буквально миллиметр, слова не подберёшь – дрянь, чепуха - ошибка, а в 15 раз умноженная - хоть сначала начинай. � клей наш испытанный, к щепе приученный с гладкостенок и ссачивается и липнет плохо, одна доска на этом клею по другой так и скользит. Короче, протрубили мы попятную.

Наши друзья-партнёры из комбината «Тайга» специальные кремниевые сплавы многотонными болванками льют и на огромных дробилках их в песок размолачивают. Этим песком они ландшафт обустраивают, где наша фирма «Пустыня» для них деревья варит. Целыми днями грохочут эшелоны: нам в пустыню песок, им в тайгу деревья – порожняком не ездят.

Я и в другом мужском цеху нашего комбината напахался: «корневом». Там только подсобником, и то не на самих корнях, а на развилках, где и машины поменьше и опасность не та. А на настоящих корневиков смотреть приятно, вот куда экскурсии надо водить, если бы безопасность позволяла. Механика - машины с дом величиной, не то что в нашем цеху бадейка. Подцепляет уже готовый ствол, с развилками, и в нижний его распил вгоняют метровый в диаметре метчик на два оборота - резьба готова. А пни, от десяти пудов - самые маленькие - гордость наших подрядчиков, к нам приходят уже с бестыже торчащим нарезанным болтом. Ухватывает механический Кинг-Конг пень за мохну, за зачатки будущих корней, металлические пальцы гудят от напряжения, и по направляющей вгоняет метровый болт в подставленную дыру ствола и завинчивает. Клей стекает и побрызгивает. Дерево об дерево с визгом трётся, запах стоит с оттенком древесного пота, у крановщиков жилы вздуты, глаза яростью залиты, руки дрожат. Что-то в этом от непристойного.

После этих двух мужских цехов дерево ещё не готово, ещё его рано в лес выпускать. Каждое тройную обработку проходит в женских руках. У первых, у «корщиц», нежмыми руки не назовёшь, как и их самих - женщинами. В этом самом грязном цеху бабы работают, стервы из самых отпетых. Бывшие неудачливые проститутки, из дешёвых. Бановые биксы паскудные. Сколько я натерпелся от этих пропойно-прокуренных до потрохов, хриплых, хватких, наглых, отвислых. Ни образования, ни профессии, ни кола ни двора, ни стыда, ни совести. Работа - медведь сумеет, трудно придумать проще. �з сундуков-коробов наугад, наощупь выхватывают они дрянь отходную, всё, что идёт на кору - ни размеров единых, ни формы. Другой рукой намазала клею - много, мало - нет разницы, вкривь-вкось приляпала выхваченный кусок коры на пустое место - и давай следующий. Бригадирши-надсмотрщицы из коблих, бабы по жизни много раз сидевшие - полные оторвы, тут за приварок к зарплате и покрикивают, дисциплину блюдут - слово подходящее вовремя подвернулось - и своей рукой в пролысинах заплатки ставят. В цеху - соседки не видать, мелкая древесная шелухня туманом висит. � густой мат. Бабы работают в масках не только чтобы дышать, но и чтобы друг дружку не погрызли. � чтобы рожи их кто из начальства не увидел - не испугался. В намордниках, зато без верхней половины одежды - никакой женской привлекательности: посмотришь, больше не захочешь, а в руки взять так ещё и отбиваться будешь. За день в поту да в клею, к ним в палец толщиной опилки со мхом, отшмётки коры по всему периметру налипают - жутко смотреть не бабы уже, а ки-киморы, лешачки да бабайки - мужиков распугивать.

Зарплата у них маленькая. Зато молока им дают много - за вредность. Производственную, но больше собственную. Другими витаминами кормят в цеховой столовке. Они не возражают. Одежда их не интересует, а без одежды - они никого. Спецухи каждый месяц новые, а других нарядов они не знают. Деньги у них на пропой - дадут больше, значит не на два дня хватит, а на три. Так они от зарплаты до зарплаты на цеховом молоке сидят, редиской закусывают, предусмотрительное начальство нахваливают. Но тоже по матерной линии.

А у «кронщиц» в цехах подметено, на окнах занавески. Тут порядочные женщины работают. Себя блюдут - тут слово это не к месту, - одеваются чисто, за работой поют народные и трогательные песни про несчастную любовь. Если слово ненароком услышат непечатное, то ручками отмахиваются, платочками закрываются и хохочут стыдливо друг к подружке головами приваливаются. Неудачницы, безмужницы, многие с ребёнком. Работа у них не грязная, но с норовом, требует высокой специализации: каждую веточку вручную нужно привинтить. А иные, особенно корневые отростки - длинные и тянутся в раскоряку. Нельзя и резьбу срывать - брак гнать, вот и становятся они одной ногой на одну приступочку, другой, уже на цыпочках на шестую ступенечку, тянутся, искривляются - без травм редкий день обходится.

А интереснее всего - у «зеленщиц». Тут одни школьницы да студенточки работают, одна другой краше, не разберёшься какая какой. Молоденькие, вострушки, голые коленки, на носах веснушки, мясом не по всей поверхности обросли. Целыми днями визжат-хохочут, дружка с дружкой перешёптываются - глазки закатывают. Работа у них малооплачиваемая, но и лёгкая: листики навинчивать, да почки в сезон наклеивать. Они искусницы наловчились всякую шваль, червём битую, поперепорченную незаметно в гущу вплетать - всё в ход идёт, ничего не пропадает. От них, невест наших, самая большая экономия и премии, и знамёна. Колени сводит смотреть на них, но радостно: не зря жизнь живём, не чужой хлеб едим.

18 сентября 92 г.