Валерий Родос. Возвращение

Клялся, божился, нет никогда! Не вернусь. Не приеду. Никогда!

Во скольких письмах писал, документ оставлял с собственной росписью, что нет! Никогда! Не зовите, не маните. Никогда. Ни разу. Ни на свой прежний пост, ни в гости. �скренне писал, в полном соответствии.

Как-то пожаловался на здешнее постылое бытие, так письмо ещё туда не успело дойти, а уже ближайший друг гостеприимно и не злопамятно предложил: возращайся мол. На работу, на ту же работу, на мою любимую работу, в родной коллектив в тот же момент без притеснений и конкуренции. Зарплата изменилась и в нулях чуть ли не в сто раз выглядит длиннее. А вот квартира... тут конечно... но мы всей конторой, всем миром... самого Мазаева привлечём, может что и удастся.

Я тут же отрапортовал: что конечно «спасибо», «во век не забуду», и тут же про «никогда», «ни разу», «ни в гости, ни в сласти». Ни по чьему, нотариусом заве-ренному приглашению, а только по принуждению - сразу и на расстрел. A eсли пригрозят: «не по-едешь, тут расстреляем». Пусть здесь! Пусть проклятые капи-талисты тратятся, тело моё пусть на ихней земле концы отдаёт и протухает. � в мёртвом состоянии не хочу, не намерен. С ума сошли? Пошли вон дураки (цитата из Мандельштама). Друзья называетесь...

� не сулите мне ничего. Ничего мне вашего на дух не нужно. В том числе и бывшего моего. Не в сто, в тысячу раз зарплату удлините, не поеду. Не только свою подполковничью ставку презираю и назад не хочу, но хоть генералом меня изберите, дайте мандат маршала, даже не задумаюсь. (Хотя, только в порядке мыс-ленного эксперимента: если изберёте меня всенародно лично товарищем Мазае-вым, тогда ладно, согласен, нагряну, ладошкой помашу).

Что такое ностальгия? Тоска по Родине... Полонез Огинского? Берёзки? Да хоть осины. Сколько угодно. Места такие есть... На карте так и помечено – «Моск-ва». Даже по запаху отличить нельзя. На полкилометра лес прозрачный и чистый, грибов полно, здесь их никто кроме эмигрантов не собирает. Курлыканье журав-лей? Я его и там только в кино видел и слышал. Стоишь, голову задрав, придер-живаешь картуз свой за козырёк, как идиот. Язык? Это да. Не завидую, но жалко, что не я, а не знаю кто придумал: «Моя единственная родина - русский язык». Друзья? Так вот он я, вот адрес, телефон, приезжайте, усаживайтесь вокруг моего стола. Завтра - культурная программа, а сегодня ешьте, пейте - я угощаю.

Вот что правда мучит: неприкаянность. Незанятость, никому не нужность. Там ты был вона какой... Друзей поднакопил, авторитет. Какую-то жизнь вокруг себя взбил, что-то в ней значил. А тут кого и заманишь про себя, про прежние заслуги и небывалые успехи рассказать, вежливо выслушают, но и всё: «Hic Rhodus, hic salta». Ты мол - Родос, ты и прыгай. Был Родос, да весь сюда вышел.

Зрелые женщины без мужика звереют, впадают в непроходящую тоску, без причины на всех бросаются и грубят. Ностальгия. Не по берёзе стоеросовой, а именно по занятости, по нужности. Самому не приходилось, но по рассказам... �ные аж чуть не воют, хоть бы носки кому-нибудь постирать. Ностальгия - это неприкаянность, оторванность, никому не нужность, отброшенность. �васи вон пели: «Лучше быть нужным, чем свободным, это я знаю по себе». А я по себе.

Спать здесь мягко, кушать - сытно. На это теперь мало энергии нужно. Она так за зря как раньше в очередях не уходит, не пропадает, значит - накапливается... А выпустить некуда. Пусть это не «духовная энергия», не «интеллектуальная», а так, как мой коллега �ммануил Кант говорил: «ипохондрические ветры желудка». Но этого много. Девать некуда. Расступись, народ. Хочется опять стать узнаваемым и даже единственным. Чтобы не просто место рабочее занимать, а чтобы скучали, когда тебя нет, апельсины, если что, в больницу приносили. Чувствуешь, что в тебе ещё много осталось, да только заживо устаревает, загнивает, на дерьмо перева-ривается. Не жалко, но ведь пропадает. Так что ностальгия – это по себе же самому невостребованному. А вовсе не по Родине.

Учили меня старые, огонь и Ладисполи прошедшие эмигранты: не клянись, - говорили,- не зарекайся. Ещё будет тебе сниться родина твоя окаянная, синью высасывать сонные глаза, ещё нагорюешься над знакомыми пейзажами, ещё вспомнишь с сердечным томлением родное бормотание нескончаемых очередей. Ещё встанет тебе кусок здешнего липкого хлеба поперёк твоего эмигрантского горла, воспитанного на чёрствых горбушках не до конца пропечённого ржаного и серого - за 16 копеек буханка. Ещё взвоешь ты и во внеочередной раз проклянёшь свою постылую судьбу, что в один счастливый день на одной родной земле родил-ся, а в другой проклятый день уехал на чужбинушку. Ещё вспомнишь правоту на-родной мудрости «где родился, там и пригодился». Поймёшь, что если и там не пригодился, то как и не родился. Не родился ещё эмигрант, которому бы не грези-лась его убогая родина, у которого не разрывалось бы сердце, не заходил бы ум за разум от тоски по утраченному.

Но в первом году эмигрантства ничего такого мне не снилось. Нервно было очень, целый день заботы и тревоги, только бы до кровати походной добраться, до завтра дожить. То есть снились, спать не давали каждую ночь какие-то жуткие кошмары, но приглядывался: нет, не Родина пока. Уже и работа гнусная появилась и телефонную трубку я научился безтрепетно около уха держать, пока мне непоня-тное на незнакомом втемяшивали и на этом же отвечать вежливым отказом.

Но есть, есть пророки не в своём отечестве. Начала и стала мне сниться Родина. Вроде того, что вернулся я. � меня с торжеством встречают, радостно, иск-ренне, а не как раньше на демонстрациях художественной самодеятельности.

Мир моих снов. Другой мир. Множество миров. Встречаются в них предме-ты из наших, местных, но даже они, привычные, и то другие. Всё другое. Зазер-калье жизни. Действительность моих снов логична и последовательна, но не в при-вычном смысле. Другая реальность подчинена каким-то своим законам, не нашим, невозможным у нас, непонятным для нас после пробуждения, но убедительным. Сны мои разнообразны. Но действия происходят преимущественно в городах. В моих снах мало природы, редки пейзажи. Зато много городской архитектуры. Архитектурные сны снятся мне чаще других. Может архитектура и была моим настоящим призванием. Жалко рисовать не умею.

Но если и город, то тоже не всё, что попало, а есть некая избранность, вкус. В основном мосты, сложные переходы, темные - другого конца не видно - туннели, с поворотами и под крышей, а если и под небом, то солнца всё равно нет, как в дореволюционное время.

Ночные кошмары видятся мне, когда я сплю на левом боку. Где сердце. � когда на правом, где нет сердца. � когда на спине, и на животе. После обильной еды и на голодный желудок. После напряжённого акта любви и в вегетарианском походе. Хотя тут есть варианты... После нервной встречи, неприятностей на службе снов больше и они закрученней по сюжету. Если на завтра намечено жизненно важное совещание, предстоит принять судьбоносное решение, сноведение станови-тся непроходимым лабиринтом, аттракционом ужасов. Сны учащаются и утяжеля-ются во время болезней. Насморок, бронхит, камни в почках, инфаркт, саркома добавляют сновидениям мрачных красок. Выигрыш в лотерее пропорционально облегчает путь во сне. Лёгкие сны после дня, проведенного на пляже. Если не очень обжёгся. �наче - как во время болезни.

Пьяным я не вижу снов. Поэтому пью всё чаще.

Невиданные города. Закоулки и тупички, в которых не бывал ни разу. �ные перекрёстки мне показывают месяцами каждую ночь, просыпаюсь - не узнаю. Во сне в транспорте еду или пешком иду уверенно, места вроде бы знакомые вплоть до названий. Просыпаюсь - и констатирую: совершенно неведомый урбанисти-ческий пейзаж.

Основных вариантов два. Внешний: на улицах и площадях. Большие, часто огромные дома, каменные острова. Но не небоскрёбы. Скорее лубянкообразные с гранитными глыбами на месте первых пяти этажей. Между ними ускользающие из под ног асфальтовые тропы на дне ущелий. Никогда не прямые, всегда круто ухо-дящие вниз или вверх, так что идёшь по ним, под ноги смотришь, тем более быстро темнеет, а иногда и скользко, а громада здания возвышается над тобой с явной угрозой. � все остальные действия: всегда обескураживающие встречи, расстава-ния, столкновения, расползновения и прочие сюрреалистические чудеса проис-ходят строго на этом фоне, который и не фон, а действующий, главный действую-щий и главное: угнетающе действующий персонаж.

Второй вариант: внутри здания. Не тротуары - коридоры. Ну, в общем очень похоже. Беконечная коммуналка. Коридоры впадающие в другие, те - в третьи и вроде бы никогда, не помню, чтобы когда-нибудь, выводящие наружу. Были слу-чаи кто-то вдруг входит, или уходит. Появляется. �ли я сам появляюсь. Но где дверь, откуда, как к ней снова подойти, в какой коридор, в какую сторону свер-нуть... Лифты есть, но они или просто не работают, а в большинстве случаев не останавливаются, мимо проходят, привозят не туда. А куда привозят - там тоже самое: коридоры, повороты, двери... Не достучишься.

Эмигрантские сны ничего не добавили. Те же мосты с разветвлениями и пе-реходами в туннели, разве что хайвейных мостов стало побольше. � теней от них. Не туда попал (а всегда не туда попал, потому что неизвестно куда шёл), а там кто-то знакомый, забытый, более всех нужный. Наяву никому так не радуешься. Прос-нёшься и не можешь вспомнить, кто же этот самый нужный реально-то был. Ощущение ясное: тот самый! Единственный в жизни. Спаситель. Пророк, Мессия. Во сне ясно было кто он, а проснёшься - только дрожь души. Ни лица, ни имени.

А он тебе конечно рад, но дела, жена, дети, вот нужно ещё одну осво-бодившуюся в коммуналке комнату выбить, чтобы пристегнули, торопится. Рад был встрече, неожиданному знакомству, так много хорошего обо мне слышал, надеется что отношения не прервуться, ему так нужна моя помощь.

Ау! Спаситель...

� на улицах и в коридорах всегда какая-то суета. Толпы посторонних, совершенно чуждых сюжету людей, толкотня, что меня самого как-то характеризует. Не знаю как именно и не интересуюсь. Какие-то встречи. �ногда вплоть до слияния. А в более приятных случаях - до соития.

�ной раз во сне встречаю кого-то очень знакомого и, в близком соответ-ствии с реальностью, беседую с ним, что-то такое обсуждаю, договариваюсь... Просыпаюсь и сколько живу, сколько сны свои вижу, не перестаю поражаться: этот близко знакомый мне человек, там, в заподушечной стране, выглядел и вёл себя совершенно не по-здешнему. Например, мой двоюродный профессор, в жизни медленно вещающий и тучный, привиделся мне вороватым цыганёнком с грязными ногтями... Поди догадайся. Не нужно догадываться. Не было никаких сомнений. Моментальное узнавание: он! �ли бывало, и не редко, наоборот: во сне какой-то совершенно незнакомый мне человек, чаще всего молоденькая девушка, и зарож-дение очень милых и лестных отношений, вплоть до выполнения некоторых инти-мных процедур. Обалдеть можно... В жизни бы так. А просыпаюсь в эту посты-лую, обрыдлую жизнь и думать не надо, моментально понимаю кто же это во сне приходил ко мне грешным ангелом. О Господи, стыд-то какой! Что люди поду-мают. У неё же... Собственный любимый муж, несколько детей. � внуков. Ника-кого вожделения. В жизни она втрое старше своей двойницы из моего сна. � меня ровно в полторы жизни.

� уж совсем неудобно признаться... Что только обо мне фрейдисты подумают... Никакого уважения у меня к ним нет, кроме неуважения, но непри-ятно, когда кто-то о тебе плохо думает и при этом незаслуженно. Ладно расскажу.

Я. Гораздо привлекательней, чем в жизни, обаятельный и находчивый. Она – об-во-ро-жи-тель-на-я девчушка. Доверчивость и кокетство. Говорим друг другу приятные нездешние слова, не имеющие прямого перевода, даём волю рукам и пос-тепенно всему остальному... Довольно мило и изощрённо коротаем время моего сна. Просыпаюсь... Всё ещё в мире нежных видений... Тут же - как током - узнаю кто это был и... Нет, не могу. Чёрте что... Самому противно. Мужчина! Коллега по службе. Примерный семьянин. Ни в чём дурном не замеченный человек. Ну как и кому объяснить, что у меня к нему и, более того, ко всему мужскому сословию поголовно, нет и никогда даже намёком не было вожделений. Один раз так едва удержался, чуть не вырвало... Ну, надо же страшилище партийное, усатое, косноя-зычное, как во сне замаскировался...

Но вот пошли сны об утраченной отчизне. Опять переходы, туннели, грома-ды невиданных зданий и толпы людей. Меня встречают. На руках носят. Мы тол-пами, народными массами куда-то ходим, садимся за столы, у меня непрерывно что-то спрашивают, часто через микрофон, я отвечаю! Всегда удачно: смех, апло-дисменты, хохот и овации. Дол-го-долго, полночи атмосфера дружелюбия и апофеоза, автографы, рукопожатия, цветы, приветы, улыбки, поцелуи...

� вот... � вдруг... Неожиданно... Как бывает именно во сне... Не видишь, не слышишь - узнаёшь! Сразу, одновременно и всем телом. Без источника инфор-мации и органов восприятия. (Но бывает и наоборот: и видишь, и слышишь, а доходит, только когда проснёшься). � вот во сне, вдруг, на половине осторумно закрученного ответа я с бесконечной прозрачностью узнаю, что не могу вернуться, сюда, в эмиграцию. Вынужден навсегда остаться в мире дружелюбия.

Не удалось поймать такси,

такси не успевает в аэропорт,

аэропорт закрыт,

отменён рейс,

отменены все рейсы,

я потерял билет,

у меня украли документы,

объявлен пожизненный карантин,

виза просрочена,

мне отказали в том, чего я не просил,

я попал в чёрные списки!

Пробил час, граница на замке, ключ утерян...

Сон моментально превращается в фильм ужасов. Страшилка. По тем же ко-ридорам, но в обратную сторону. А в обратную строну не крутится. Никто такси не возьмёт, дорогу не подскажет, чемодан не поднесёт... Я бросаю его, но выход за-перт, заложен кирпичом, его отродясь не было, а там за этой стеной, не город, не улица - пустырь, бездорожье, степь. Куда идти не знаю, никого рядом нет... В этом месте я просыпаюсь от инфаркта и убеждаюсь, что хорошо, что я уехал.

Я не сомневался, не наводил справки, не запрашивал ответ у подсознания, но вот получил и убедился. Нет, никогда. Нет пророков, даже в не своём отечестве.

� тут я разбогател.

Не буду рассказывать как. Это неповторимо.

Щёлкнул кобылу в нос - она махнула хвостом,

подал заявление и взяли,

сосед, опасаясь грабитетей, отдал мне ненадолго кругленькую сумму денег, его в ту же ночь ухлопали, наследников нет,

у меня купили патент,

я выловил семикилограммовую форель - получил федеральный приз,

выиграл первенство мира по боксу в тяжёлом весе,

написал, напечатал бестселлер и получил приличный гонорар,

открыл свою лавочку и не прогорел,

поставил на зиро и выпало,

нашёл рюкзачок с деньгами,

спас утопающего архимиллионера,

попал под его машину и получил страховку,

ограбил банк,

купил лотерейный билет и сошлось.

Лёг грудью на пулемёт и остался цел...

Со мной так долго ничего подобного не происходило, что хотя бы в порядке компенсации.

Разбогатев, я тут же понял, что гусь свинье, а сытый голодному - не соо-бщник. Раньше я был одно, и моё полунищее бытие определяло-таки моё угнетён-ное и антипатриотичное сознание. Зато теперь я совсем другое. Моё раскрепо-щённое сознание, с удовольствием попирает законы поганой теории. Оно рвётся сменить сытое бытие на опасное существование, а потом этим похвастаться.

Если письма мои не сжигали, то настала пора стать им обличительными документами. Клялся, что никогда. Что только здесь, за моим широким столом, готов всех разом увидеть, обнять, напоить заморскими винами, угостить пряниками печатными. Накормить, напоить тут несложно даже для бедного. Спать уложить? Люди привычные и вповалку уснут, не такое ещё переносили. Я искренне не соби-рался возвращаться. Но это пока я был бедным. Что я приеду как был - голь через границу перекатная? Зачем только уезжал? Если уж дядюшка закордонный, то богатенький. Назвался эмигрантом, становись миллионером. Не позорь коллектив, который тебя выпестовал и рекомендовал в эмиграцию.

А богатым быть совсем другое дело. У Довлатова написано и повторено, что путь к святости через уродство. Прав Довлатов - гнусна человеческая порода. Кра-сота едва ли спасёт мир. Сама с грешком, да ей и нечем. Не правы были святые идеалисты.

Но есть и другой путь к святости - богатство. Неудержимо приятно делать безнаказанное добро. Походя так, играючи помочь, оказать поддержку, пожерт-вовать. Кого-то обокрали, а ты ему сотню в карман. В петлю лезет, а ты ему тысячу и без отдачи... Он аж визжит. Будто и не было горя, а только удача. Забудет потом, да и не спасёт его эта сотня-тысяча, но миг был, настроение поднялось, тучи про-шли, выглянуло и засияло.

Оказывается, если ты богатый, то тем самым и сильный. Не двоих-троих можешь сбороть, а десятерых спасти. Богатырь! У Горького упрощённо: драго-ценные перстни, шелк-парча до полу, еда на золотых блюдах... Какую-нибудь никому не нужную коллекционную законстрючку за большие миллионы купить и упрятать. Не в этом дело! Всё не перекупишь, не наденешь, не перепрячешь, не напялишь, и не съешь. Карманы не бездонны, тем более желудок. Очень быстро на-сыщается, несоизмеримо с богатством. А вот добро перераспределять, делать если не всех, но именно этих, поимённых счастливыми, чувствовать себя Богопо-добным, тут простор фантазировать и действовать.

Доброта и всепрощение. Кого ни вспомню, хочется что-нибудь подарить. Не пасть заткнуть, мне и без того не слышно и не пахнет, а с других высот, вот он каков я, если взять меня богатого. Даже которые мне были неприятны, противны и откровенно омерзительны - и на них денег не жалко, когда этих денег достаточно много. Каждой сестре по серьге, каждому брату по автомату. � я решил приехать, вернуться, блеснуть и облагодетельствовать.

Стал я комбинировать планы как бы совместить мою личную скромность с социальной значимостью визита. Список компьютерный составил. Персоналии. На каждого листок завёл. По дням. Аккордион на посадочной полосе непосредтвенно при встрече, вот эту табуретку, когда пировать будем, а золотую табакерку из ладошки в ладошку во время объятий при расставании. Каждый день по часам. Дальним две лекции, ближним по 2-3 встречи, ближайшим по индивидуальной аудиенции. Никто не забыт, ничто не забыто. Не такое простое дело оказалось. Почти как разбогатеть.

Вот, например, проблема-загадка: предупреждать или нагрянуть? Можно тихонечко, незаметненько приехать и неожиданно объявиться. Они на производс-твенной пятиминутке, все в мелочах и заботах постылых будней и тут вхожу я... в белом, извините за выражение, костюме. В одной руке бутылка, в другой... пока ещё не придумал что, сзади негры с чемоданами. Столы накрыты, кондуктор, наж-ми на тормоза, кончай работу, механик приехал - кино крутить будут. Я разбога-тел! Хочу со своим столом, икрой и пряниками к ним в убогии края нагрянуть, ста-рым скромным другом... но немножко и Сантой Клаусом.

А можно оповестить за месяц, чтобы хорошенько подготовились, в бане по-мылись, а не только лицо и зубы. С одной стороны цветы, музыка, приветственные спичи, из вагона до лимузина на руках, с другой - искренний восторг, непре-украшенные эмоции, а цветы и музыку я могу с собой привезти. К тому же как ни уезжай, а проводы будут максимально пышными и этого два раза не надо.

Заказал я два вагона. Один сейф - с добром-подарками, а другой – холо-дильник с едой. Напитки бочками, икра черпаками, ветчины, буженины, карбонаты - центнерами, соки натуральные - галлонами, фрукты связками, гроздями, ящика-ми, гирляндами, колбасы рулонами, сыры цехами. Хорошо снарядился. На неделю должно хватить.

Но одну всё-таки артподготовочку в смысле утепления радостной встрече привентировал. Через подставных лиц, тиснул в местной газете большую статью о себе же самом. Сам и написал. От чужого вымышленного лица, каковое якобы случайно со мной встретилось в дебрях буржуазных джунглей. Он даже якобы не поверил, что такой богатей, удачливый бизнесмен и популярный во всех местах человек оказался бывшим земляком. В человеческом облике ничего не изменилсоь, всё та же, характерная для меня, мягкое, не навязчивое обаяние... Но зорким своим журналистским оком он (в смысле - я) всё же приметил как сквозь человеческое обаяние проступает железная хватка прирождённой финансовой акулы. Духовный сын Робина Гуда и матери Терезы, по жизни брат Вандербилда со Шварценеггером - грабит и одаривает, инвестирует и раздает, благодетель с большой дороги.. Масса литературных сравнений. Узнаю свой стиль. Франсуа Вийон. Тоже мол был разложившийся криминальный тип, но с талантом, можно сказать гений. Торквато Тассо... Могучая фигура Микельанджело... Роджер Бэкон и Лейбниц, Шульгин и Ганди, Куо Лишь и Мунк, Джузеппе Панцетти, Соломон Крипке с его возможными мирами, Бластнер, Витгенштейн и дальше, дальше по алфавиту. Статья эта моя, мной написанная обо мне самом и за мои же деньги опубликованная, очень была популярна. Её на стенках вывешивали, местами заучивали наизусть. Количество людей, утверждавших, что лично знали меня, утроилось. Тех же, кто оказывается пил со мной за одним столом, стало почти в десять раз больше, чем на самом деле. От чего создалось впечатление, что я до эмиграции только и делал, что пил. А это неверно. Всерьёз пить я начал уже здесь, в эмиграции.

В ту строну было куда как комфортабельней переЧопывать. Вспомнить не о чём.

Приехал я. Оба вагона загнали на дальние пути и выставили охрану. Мне добра не жалко. Но я каждому поимённо, поштучно отбирал, если украдут - не достанется. Как бы я виноват, не довёз, не позаботился. Хочется именно друзей и доброже-лателей от пуза угостить, а всех на земле не прокормишь. Назавтра же опять хотят. Никем не встреченный, не узнанный, прямо с вокзала, не раздеваясь, стал названивать друзьям, чтобы потихоньку подтягивались к гостинице, а там весь ресторан постольно - наш. Гуляй, рванина. Столы, как я просил, поставили для демократичности по кругу. Стулья расставлены. � стали собираться гости званые, друзья дорогие. Первое что меня удивило - сильно постарели. Про ровесников не говорю, самому тошно в зеркало заглядывать.

Впереди шеф - Серафим Денисович Боловитин («Босс», «Болото», «Сера» или «Серадин», «Архангел» - ну это понятно, и почему-то от старых времён «Додон») с женой. Маленький, сухопаренький. Ручки немножко назад, животик немножко вперёд и никаких сомнений.

- Давайте вместе подумаем... Это в наших силах... Не такие уж мы неумеки беспо-мощные, чтобы не справиться... Дружными усилиями... Образования нашего впо-лне достаточно... Не такие проблемочки расщёлкивали... Без истерик... Не нужно энтузиазма... Обязательность и ответственность... Все на своих местах... Старшие помогут... Молодые вытянут... Нет отстающих... Всем коллективом... Распределим обязанности и ответственность... Выставим дежурных... Кто дневальный?... По-советоваться с коллективом... У нас не должно быть... Среди нас не должно быть...

Деловые качества, трудоспособность, умение ставить ясные, достижимые цели. � достигал. Не многого. Не круто шёл. Но ровно вверх. Вся жизнь - гладкий, небыстрый подъём. Не пил, не курил. Друзей близких закадычных не заводил, но и злобных завистливых врагов не было. Вперёд и выше. Другие круто взлетали, но и срывались, а шеф Боловитин петушком, петушком, шёл, полз и карабкался по строго поступательной траектории.

Хохолок седеющих волос на макушке делал его моложавее, демократичнее, но по достижении некоторого статуса уважаемости, когда уже приходилось встре-чаться с депутататми, кандидатами и прочими сопровождающими лицами этот же хохолок стал выглядь не солидно, тормозить движение. � что же? Остановился. Давно уже, с момента моей эмиграции, ни одной медали, никакого повышения.

Зрачки за потолстевшими стёклами очков из прежних пронзительных точек заметно расширились, отчего твёрдый, устремлённый взгляд смягчился. Животик опал, головка опустилась, глазки закрылись. Старичок. Вместо палочки на жену опирается. Тоже старушку, я её и вовсе не узнал. Может это и не та, другая, ско-лько времени прошло, где-то ведь должен быть прогресс.

Прямо ко мне, к ручке приложиться подступается главный идеолог Самсон Михайлович Сапырин («Пыря», «Сапыря»). Чуть-чуть всего меня постарше. Практически ровесник. Не годы, месяцы. Мягкий был и важный - руки свои для подержания и потрясения подавал с оттяжкой и издалека, сам усилий не прилагал. Вёл себя добрым барином, карманные часы на цепочке через всё брюхо.

- Как это у Вас всё, батенька... Я бы Вам это, любезнейший, категорически не по-советовал... Как совершенно верно отметил наш всенародный френолог: «Октябрь уж наступил», не только пруд замёрз, но и вся атмосфера несколько омерзела... В другие бы времена, да в нездешних местах по-иному бы и поступилось... Обсто-ятельства, милейший, складываются самостоятельно, ничуть не заботясь о наших предпочтениях... Чины распоряжающиеся, располагаются в ложах бенуар и уж от-туда нами маломощными умело руководят... Не хотелось бы перед лицами вперёд смотрящих не только в грязь физиономией, но и попросту опростоволосится...

Не картавил, но не только «р», даже «л» ленился до конца правильно произнести. Так, некое «ж» или «ю», при минимальном шевелении языка и губ. Говорил назидательно, но так вообще... Не лично тебе и не конкретно об этом. К тому же игриво-шутливым тоном, чтобы ненароком слова его, воркотню и критику всерьёз не принимали, а только как ненавязчивое исполнение опостылевших обяза-нностей.

Уважаем начальством, почитаем подчинёнными, любим женщинами. Ско-рее дамочками, не склонными к лихим авантюрам. Со всеми подчёркнуто вежлив. Предпочитал говорить о грибках, где собирать и как мариновать, и ещё о нетуск-неющих во времени свойствах личности.

Теперь барин делами поместья больше не занимается, а не интересовался ими он никогда. Удалившись от дел, стал сразу и старым и толстым. Что было гиб-ко, стало рыхло, что живо и кругло, то овально и обвисло. Несколько подбородков. Садится - рукой придерживается, чтобы не обрушится, опускается тяжело, встаёт с кряхтением. Дородное изящество обернулось трясущейся массивностью. � в теле, и в речи, во всём поведении на месте прежней вольяжности стариковское шамканье.

Песков-Бугров. Будемир Валерьевич (клички - «Будемир», «Бугор»). Ответ-ственный за всё, во всём зам. и зав. Бывший офицер, несколько боевых наград, пря-мой как белогвардеец, непримеримый как комиссар. По углам головы благородно седоватый. Оратор и дискусант.

- Поступим же как нам отцы наши заповедали... Не каждый за себя, а все как один за него... Если они нас из-за угла не настигнут, то на прямой мы их всесторонне уделаем... В «Государстве» Платоновом, как вы помните, сказано... Нет ни у нас, ни над нами другого общественного сознания, кроме партийного... Не для того живём, чтобы рапортовать, но рапортуем, чтобы не сдохнуть...

Много знал и умело цитировал. �ногда говорит вроде о мирском, да вдруг ввернёт цитату из Овидия на языке оригинала. Аргумент имел убедительный, поч-ти убийственный. Когда Будемир навскидку, как маузер, надевал очки, слушатели переставали понимать зачем всё остальное и со всем соглашались по добру поздо-рову. К тому же он и срывал свои очки, как гром аплодисментов. Жене был предан, но женщинами был обласкан.

Был. Теперь головка оплешивела, завяла и суховатая, едва заметно трясётся. Нак-лон уже не вперёд, а назад. Очки как будто всё ещё те, огнестрельные, но на тесё-мочке, как пудель на поводке. Робость на месте былой убедительности и строгости. Жена его - Наталия Адольфовна всегда и долго содержала свою красоту как офи-церскую форму: ежедневное глубокое проглаживание, утюжка и надраивание до блеска. Теперь старая ведьма выглядит сильно загримированной в раскрашенную бабу Ягу.

Рустама �зраильевна Вальс (С моей подачи: «Змея-с-с»). Глава теневого кабинета. Гордая, хотя и тайная начальственность. Глаза, как полагается, на бое-вом выкате, из косметики только лёгкий румянец на смуглых щеках. Рыжая, краше-ная с потугами на красоту стерва. Нервные движения: то юбку на крутых боках осадит, то блузку на тугой груди одёрнет. �зощрённая недоброжелательность, лю-безная подозрительность, льсьтивые оскорбления, обидные похвалы, неискренние раскаяния, сладкая отрава...

Волевая. Держала себя и других, делала как решила. А решала часто по первому инстинктивному зову, по-глупому. Отвечала, ещё когда вопрос не был задан. Но задним, многовековым умом крепка. Змея-с-с публично извинялась за добрые дела. � то – сделанные не ею. Яростно, как хищная самка, защищала дру-зей и сторонников. Много раз я просил её оставить меня беззащитным. Этих же друзей, в том числе и меня, Рустама злобно и болезненно язвила своим колючим языком на междусобойных сходках. Врагов и нейтралов отпугивала злобным шипением (отсюда кличка), оговорами и клеветами. � что... Спина обогатилась жировым горбом. Глаза всё-так же далеко навыкате, но взгляд утратил боевую хищную решительность.

Душа-человек Макар Северьянович Зай («Зай», у завистников: «Зайчик»)- балагур и острослов, клоун кривоглазый. Самодовольная манера ходить подпры-гивая и говорить пошучивая. Такой энтузиазм, что лучше держаться подальше. Ради красного словца не жалеет солёного огурца. Неистощимый генератор никому ненужных идей, источник никем не повторяемых афоризмов, автор и единст-венный испонитель собственных анекдотов. �з тех, кому ничего не жалко, что никому не нужно. Он был завораживающе хорош первые полчаса после зна-комства, оставлял приятное впечатление после двух часов, надоедал после трёх, после пяти - казался несносным. Пить не любил и не мог, но пил, чтобы поддер-жать компанию, и главное: закусить. Вот кушать Зай любил. Заметно толстел от одного вида еды. Растолстев за один банкет вдвое, Зай громогласно садился на диету. Он изводил себя диетами, ел только их. В гостях на праздниках, его остроумие сипло осыпалось, глаза поочерёдно голодно и хищно закашивались на полные вкуснятины блюда и он, запоздало подтрунивая над собой, срывался на капусте и ел её, ел, мисками, тазиками, вслух утешая нас, что «от капусты не толстеют». Близкие его друзья, готовясь к очередному пиршеству, договаривались о трёх, четырёх видах салатов из капусты и побольше, побольше. Теперь и он сдался. Там где раньше пружинил, теперь жирно трясётся. Макара раздуло, живот выпал в глубокий осадок. Одышка, астма, отёк, рот открыт, идей нет, генератор на вечном покое, глаза потускнели и даже потеряли фокус. Не до шуток.

Прохор Васильевич Трамбонян. Застенчивый, до робости, никогда в лицо не смотрел. Хорошо знал, но мало умел. Профессионалы утверждают, что в каждом коллективе есть свои генераторы идей, свои эрудиты, критики и исполнители. Не всегда это легко проследить. Но Трамбонян как раз достаточно убедительный пример. Лишённый личной жизни, он ночевал в библиотеке, и потому неплохо знал литературу, ходил в эрудитах. Хотя были среди нас, не будем скромничать, эрудиты и поавторитетней. Но в первую голову был и слыл Прохор Васильевич - критиком. На разборках любую идею старался загубить, не взирая на лица изо-ретателей. Линии атаки были две. Первая: «Это старо». � цитаты, цитаты, номера патентов, фамилии предшественников, кто что в этом направлении уже сделал, что за это получил. Вторая: «Не пройдёт». � опять цитаты, законы списками, автори-еты реестрами, опровержения потоком. Говорил он отвернувшись, но тоном вежли-ого поучения. Если автор продолжал упорствовать, а почти все упорствовали и ча-сто оказывались правы, Прохор («Проша») коротенько, на одну секундочку пово-ачивался лицом, и снова уводил взгляд влево-вверх над головой противника. Я как-то сказал ему в прямой стычке: «Если стреляешь, целься прямо в лоб». Своих идей у Проши не было, или он их не обнародовал, потому сидел без перспектив продви-ения. С семьёй не сложилось. Кто-то где-то когда-то был. Вроде бы. В стране хро-иеской нехватки мужиков на Прошу был высокий спрос, но он не откликался. К тому же немного хромал, ногу приволакивал и очень этого стеснялся. Моя жена ему явно покровительствовала, изо всех сил демонстрировала дружбу народов, вплоть до платонической любви. �ногда меня это раздражало и я цитировал жене: «Вдруг из маминой из спальни кто-то выскочил хромой... Это может Трамбонян... а может кто-нибудь другой». Проша тоже за эти несколько лет подсел. Женился, например. Все его переросли, ушли вперёд. На пятиминутках он никому больше не возражает. Делает, что прикажут, когда ругают - не сопротивляется. В лицо как и раньше не смотрит, но уже и не поверх головы целится, а куда-то в галоши.

Вот кто вовсе не изменился - Катя, Катенька, Катюша. �скренне рада встрече. Всегда только искренне. На всю жизнь. � вместе. За ручки и вперёд по жизни. У неё была совершенно изумительная, редкостная черта всегда оставаться второй, ведомой. Она лучше всех работала в паре, но всегда и только вторым номером, подающим. Не безропорно, а безоговорочно она брала на себя самую скучную, рутинную работу и какую бы ахинею не выдавал её временный, иной раз совершенно бездарный лидер, уже была с её стороны как заранее приготовлена форма, упаковка со всеми необходимыми ссылками и сносками. �з садистских соображений я подсовывал ей в партнёры необстрелянных новичков и лаборантов, якобы чтобы научила работать. Но не победил. Она во всех случаях как ни мала была высота, пряталась в её тень и уж оттуда одна, но от имени партнёра, одна, но за двоих. �скренняя скромнота. Единственная из ровесников, кто сделал карьеру. По случаю, по болезни, случайно её прицепили ведомой к главному боссу нашей конторы и он пришёл первым. Выставил кандидатуру и уже сознательно взял Катю второй в связку. � победил. Теперь она крутит педали таким высоким чинам, к которым меня бы не допустили даже сапоги чистить. Так что способность быть вторым может оказаться и талантом. Всё такая же травести, худенькая, фигурка не вполне созревшей старшеклассницы, но платья удлинились и подорожали, деколь-те сократились, морщинки умножились.

Тамара Сергеевна Ступно («Царица Тамара», «Тома в ступе», просто «Сту-па»...) злоязычная, лицемерная, подозрительная сплетница и ехидна. �з самого тес-ного окружения, из числа наиболее близких и осведомлённых друзей. Мало пони-мала, потому старалась никого не слушать - сама говорила. Чушь молола. Но собст-венные глупости задним числом осознавала. Оттого очевидная двойственность поведения. �з-за угла выкрики протеста. Мгновенное смятение и робость при разоблачении и обнародовании при любой мелкой глупости или оговорке...

- Я со своей стороны... У меня на моих позициях... Если бы мне это поручили, то я бы... Кто такое безмозглое задание состряпал? Ах, это Вы? �звините... Я уже сколько раз обращала внимание коллектива и начальства... Что уже сделано? Что же я тогда выступаю? �звините, я не в курсе... Когда же наконец мне.... За такое исполнение голову бы как на суде Линча без суда... Разве это я?...

Как-то взъярившись на представителя дружественно-конкурирующей фирмы Прибайкальского Проектного �нститута, она врезала ему:

- Знаешь как переводится твоё ПП�? «П-Пламенный П-Привет �-Эгоистам (!) потому что вы...»... Разве такое забудешь?

Тома, Тамара. Часто краснела, себя стыдилась. Теперь у неё уже внуки в школу ходят. Её былая активность сменила адрес. Воинственность уступила место заботливости. Краситься перестала, седая, вдовствующая королева, мать. Бабка.

А вот и следующее поколение, ученики, воспитанники, подчинённые, поддержка, надежда и опора. Первой, конечно же, влетела Олеся. Красивая, зубастая. Лидер, героиня, всеобщая любовь, как ни повернётся - ей всё хорошо и к месту. Тогда, впервые, она не была такой резвой, такой уверенной. Только глазки пытливо шныряли. Она ещё робела, а уже пошла суровая мужская борьба за опеку. Я выиграл. Тогда, в пору девического целомудрия, Олеся была воссторженно влю-блена в меня. Глаза сверкали пониманием, одобрением и поощрением. На некра-шенном лице чуть приоткрытый от волнения рот, ротик и молодые, здоровые, бесстыжие веснушки. �ногда я забывал что говорить, как продолжить, забывал отвернуться. Ладная, плечики пока ещё недооформленные, ещё без дамской пышности, всегда полностью, почти навыворот развёрнутые ко мне. Молоденькая. Девочка. Девчонка. Олеся. Колдунья.

Всё ещё молодая. Какая же ещё... Но без невинности. Озернулась по-хозяйски, подмигнула мне дружественно, игриво, но без восторга. Олеся. Молодая, но уже не молоденькая. Молодая женщина, пусть девушка, но уже не девица. Взгляд тот же: понимание, одобрение, поощрение. Но уже испытанное, мастерское. Не снизу, а сверху. Нет ещё садистической злобы и желания уязвить, но уже игривая хищность, сладенькая властность. Ротик окрасился, плечи налились. Ах, Олеся! Молодая ведьма.

За ней Павлик. Теперь Павел Абасович. Любимый ученик. Как он идеи подхватывал... На лету ловил, подыгрывал. Шутил умело и смешно с грустным, а иногда прямо угрюмым лицом. Был везде душой и лидером, но всегда повёрнутым в мою сторону. Высок был, строен и гибок. Не казался сильным, но сдачи давал первым, не дожидаясь удара соперника, и работать мог в две смены. После армии набрал вес, обрёл выправку. Молодой ещё, но уверенность пришла, удар постав-лен, во взгляде победительность. Поддерживает Олесю. Всё на своём месте. На бывшем моём месте. Жест многозначительный: прикосновение от невинно-дру-жественного до глубоко интимного. Кто он ей? Моё-то какое дело? Кто я им? Тоже подмигнул. Обоими глазами. Как по плечу похлопал.

Вася Берман. Кто знает, может быть гений, я с другими гениями не был знаком. Почти никакой личной жизни, что ни спросишь - уже читал, проработал, знает. Длинный аж качается, волосы чёрные до плеч, румянец на щеках. Почти всегда дружелюбно и широко улыбался. А двух передних зубов не было. Вставить недосуг. Носков не признавал и не носил. Взгляд дистанционный. То смотрит в бесконечную даль, в другой момент фокусируется. В разговоре пристально смотрит на собеседника, но не преданно, а отстранённо и часто насквозь, навылет. Отвечает как бы тебе, но не прямо на твои последние слова, а на большее, чем ты сказал или посоветовал. Любая проблема для него не самоцель, а только сиюми-нутный шаг, шажок... Если бы это он телевизор изобрёл, то тот обязательно ещё бы и гвозди бы забивал. Теперь Василий Никандрович. Начальник. Ещё не большой, но пошёл в гору, заметили. Зубы вставил, взгляд отфокусировал, волосы подрезал в аккуратную причёску, мяском оброс, больше не качается, но и не улыбается.

А за ними подряд, толпой все остальные. Мои, в разной степени любимые, некоторых уже и не помню, ученики, подчинённые, сослуживцы. Моё собственное подразделение все на лицо, всех поимённо узнаю. Парни - уже пузатые дядьки, бо-роды-усы. Девушки... Как сказал озорной поэт «уже не столь упруги, чтоб не ска-зать сильней».

А за этими, знакомыми следующие поколения учеников, учениц, помош-ников, младших коллег. С их родственниками и близкими.

Мы в восхищении.

В каждой новой волне входящих и напирающих все меньше знакомых лиц. Даже в троллейбусе не сталкивались. � в тот детский сад я не заходил...

Девушек много. Удивительно молодых. Не трогательно молодых, а несколь-ко развязно. Одну такую Павлик не грозным, но повелительным взглядом, видимо раньше условились, ко мне послал. Складная, одета прилично, детали хорошо выписаны, глядит преданно, губки развратным язычком облизывает. Подошла, откуда-то из-за спины большую подушку вынесла, с собой что ли принесла, и мимо стула у ног моих села, за руку взяла. То ли ещё будет?

Остальные девицы, ротами, эскадронами вокруг стола растекаются, рассаживаются. Хохочут, перешёптываются, с тарелок лакомые куски на ходу тащут, щиплются, друг дружку по заманчивым местам хлопают, некоторые расстёгиваться начали. Ровесники, то есть именно, что друзья и коллеги, по стародавнему в уголки жмутся, едва-едва понеможку в тарелочки салатики нагребают, за икрой не тянутся. Зато молодёжь нагловатая, особенно эти самые новомодние бессовестные девицы, на местах не сидят так мимо стола и патрули-руют, огромные тарелки с этой самой икрой к себе придвинули и наворачивают со-вершенно невежливо. Не жалко. Белуга ещё намечет. Однако убывает и как-то не интеллигентно.

На правах хозяина, главаря и всенародно избранного тамады я с намёком старый анекдот рассказал. Будто пригласили батюшку в сельский дом на самоде-льное угощение. Он пришёл, тарелочку с икрой пододвинул и ложкой её, ложкой. Хозяйка в стеснительной форме ему намекает: «Батюшка, что же это вы так икру едите? Чай не картошка...». Дошёл я до этого места, а молодёжь, только что терпеливо дослушала, хором до конца досказали от батюшкиного имени:

- Что ты, - все вместе говорят, и нагло, чуть не с укоризной на меня смотрят - и сравнить нельзя.

Я говорю, угощаю, новое заказываю, шучу, корчу из себя гостеприимного хозяина, а они смотрят на меня пристально, испытующе, нахально. Все вместе смотрят, коллективно разглядывают. С некоторым презрением и даже сожалением. Они не то чтобы в одну враждебную кучу собрались, а как рассредоточились по кругу сплошь. Уже через час моих тихих коллег и бывшего начальства ни одного не видно. Ученики и последователи, даже Павел с Олесей растворились неотли-чимо и по другую сторону, отчего вышло, что тоже враждебно.

Девушка, как она представилась - Света, Светик, которую они мне выделили или определили, как заказано было, сидит рядом со мной. Устроилась на своей по-душке, смотрит на меня снизу вверх, и от этого в главной детали её платьица - в чудесном вырезе ниже нежного пупка, все её молоденькие, но обильно востре-бованные прелести насквозь видны вплоть до уже обратной стороны. Обе руки Светочка эта с локтями на колено мне возложила, плечики нежно рассправляет, откровенно, по современному прижимается. Пальчиками, кто ей такой искусный маникюр делал, по моим пальцам медленно, с трением водит, особенно в тех местах, где пальцы соединяются. Медленным движением губы облизывает. Сначала верхнюю, потом нижнюю. Смотрит призывно, но это доморощенный про-фессионализм. Не более. Дразнится, стерва. Опытная гадина, но такая молодая, что я аж уставать стал и поддаваться. Но пока держусь.

Поразитрельно много едят. Наголодались бедные. � пьют. Дорвались! Но с разбором, быстро распробовали. Ещё и двух часов за столом не сидим, а второй ящик коньяка французского ушёл. Яркозубые девушки молодыми руками полные бокалы себе в прожорливые глотки опрокидывают. Как коку-колу дешёвую, только слёзки на глазах. Жареного поросёнка принесли, уже не молочного, так, свинья небольшая - до стола донести не успели, с подноса по кускам разодрали, друг об дружку руки жирные вытирают.

Я султаном знаменитым сижу всем пированьем управляю. Шучу напро-палую, тосты один за другим произношу, требую, чтобы по новой наливали. Светик между ногами уютненько устроилась. Мастерское обслуживание, домашняя подготовка, но не забывает ни выпить, ни закусить. Впрочем пьёт только шампа-нское. То ли ещё будет...

� тут я почувствовал, что не всё в порядке. Пошёл разлад. � давно уже. Во-первых, я вообще не наблюдательный, пока на мазоль не наступят - не чувствую, к тому же я же не только тосты произносил, но и сам прикладывался. Затуманилось. Зал вроде узнаю, но отдельных лиц уже не различаю. Невнятная молекулярная смесь. Мельтешение фигур по ту сторону стола президиума. За которым один я. � Света под ногами. Нет, не в этом дело. Никого не узнаю. Ни одного знакомого лица. Ни друзей моих дорогих - поздно уже, все по домам разошлись, ни коллег - завтра опять на работу, ещё протрезветь нужно, ни учеников - разошлись Павлики и Олеси все по своим делам и интересам. Толпа не поредела, народу даже ещё больше стало, но ни одной знакомой рожи, все какие-то чужие.

� опять не в этом дело. Дело в отношении. Чёрт с ней с благодарностью, не за тем вернулся, но хотя бы элементарная вежливость. Никто давно уже не слу-шает, моим шуткам не радуется. Стоит мне рот открыть, сказать что-то, они при-слушиваются, но с выраженим пренебрежительным. Будто свинья по-человечьи за-говорила. Ни одной мысли не дослушали, не допоняли самим звукам изумляются. Может я - эмигрант, на другом языке изъясняюсь? Смеются весело и нагло, но не над тем, что я сказал, а лично надо мной. Перешёптываются, пересмеиваются, па-льцами на меня показывают. �здеваются. Дурачком меня представляют. Рассма-тривают как диковину заморскую, как дикаря двухголового, чурку говорящую.

Что-то я собрался язвительное и одёргивающее сказать, в коллективное лицо их бросить, огненным словом в толпу плюнуть и тут моя преданная Светочка меня под столом лягнула. Выразила недовольство. Я вниз не посмотрел, ногу почесал и намерился всё же хлестануть пулемётной очередью бранных слов. Хрена ли мне в конце концов. Я иностранный подданный, гражданин заграничный. А стерва подстольная теперь уже и ногой своей литой лягнула и вдобавок зубками кусанула. Показала своё вражье обличье. Шелупонь неблагодарная.

Решился я на последнее средство - козырнуть. Замышлялось это как последний штрих, для красоты и полноты удовольствия состоявшейся встречи, но не повернулось, не пришлось. � тем что на последнюю закуску было приготовлено, пришлось отбиваться, только бы откупиться.

- Я, - говорю (даже ору, потому что надо сразу - как быка за рога, криком оглу-шить, а то они полностью рассупонились, стулья в углы горами посдвигали кто залихватски пляшет вполне как чёрнотелые мои сограждане, кто развалился на полу и прямо руками или даже без рук продолжает жрать, кого обратно тут же выворачивает, а некоторые стали по одному, по двое и группами переходить гра-ницы приличия), - вам концерт привёз, лучшие артисты страны, краса и гордость... Будет вам в вашей интеллектуальной глуши, в вашей духовной провинции блистательный бесплатный концерт с моего плеча.

- Ну и кто же да кто будет? - Нагло так спрашивают и, что особенно обидно, хором.

- Тамара Разина- это вам раз, Петя Мишуткин - ещё не на пенсии, Маня Носяра, �ван Мильштейн - я всех не помню, назову только главных, Джимми Обуладзе, Людмила Круарзе, Полина Быкина - приедет, Семён Фуфнецкий - будет, братья Кобелевы - в полном наборе, рок-группа «Зипуны», фокусник Слепошар, какие-то жонглёры, акробаты, акробатская семья: акробатя, акробратья, акромать и акро я... ещё фигуристы, сама Зоя Шептунова со своей группой «Камнетёсы», Пиря �ностранный - на дессерт...

Они хохочут. В прямую насмешку, в издевательство.

- Да они к нам чуть ни каждый месяц побираться приезжают. Фуфнецкий - Фуфел... Носяра... Смех! Кто на них ходит? Залы пустые. Они за одну похлёбку тебе на столах голяком спляшут. Кому эта рвань (грязные эпитеты) нужна? Ты бы ещё «Подберёзовиков» вспомнил с Танькой Болтуновой или Макса Кривоватого с печи снял, сюда притащил... Кому они нужны эти пенсионеры (опять плохие эпитеты)...

� дальше уже прямо ко мне:

- Что это ты, вошь заокеанская, перед нами тут развыпендривался? Жрачки мы твоей вонючей (сказано было похлеще) не едали думаешь? Пойла твоего проту-хлого (какое однако в этом месте старинное бранное слово припомнили... Как оживился язык за время моего отсутствия)? Чем загордился, сволочь эмигрантская? Чем удивить нас собрался? Остротами своими идиотскими? Анекдотами залежа-лыми? Катись в своё буржуинство, нам твоего на дух не нужно. Да ты хоть понять можешь: к нам сам Мазаев согласился приехать...

В жизни моей ничего не было постыдней и оскорбительней. Даже когда со всей малолетней семьёй я четыре ночи на полу в Чопе пережидал очередь на тамо-женный обыск. � тут я как проснулся. Моментально всё открылось. Не знаю как раньше можно было этого не замечать. Чёрте сколько набилось этих моих гостей. Врать не хочу, но несколько сотен. � все в бальном. Мужчины все до одного во фраках. �здалека видно - дешёвые, на один раз, на живую нитку, такие на поко-йников шьют. А на дамочках сплошные кренолины. Даже у моей Светочки подстольной. Платьишки по лучшим дорреволюционным, высокосветским образ-цам, но пошитые из отходов. В самых дешёвых ателье, на скорую руку простёга-ные. Латаные, штопаные, драные-передраные, отстирать невозможно. Короче, как они сами всегда пели: «Наша Родина - тайга и соседи нам - медведи».

Те, кого я раньше знал, были в своём, знакомом. Так они все поразошлись давно, подарков не дождались, прощаться не стали. �з нормально одетых только я один и остался. Джинсы самой убойной фирмы, ширинка на пуговицах, аж Светик удивилась, свитерок неяркий, но натуральный, цельнокроенный с кожаными вставками. Туфли... не стыдно на стол поставить. Носки чистые.

Тогда я встал и вышел. Нет, ничего, пока бочком между пляшущими и бестыжими пробирался никто не задел, не тронул, слова плохого не сказал. Как бы баба с возу. Светочка одна проявила беспокойство, она уже пристроилась на моём колене уснуть, но я и встать не успел, она на свою подушку сползла, клубочком свернулась, подол маскарадного платья со всех сторон аккуратно под себя подот-кнула, зевнула, облизнулась и заснула. Солдат в походе.

Вышел в коридор. Как в другой мир. Тихо. Никого нет. Ни одной поганой рожи. Тут же за дверью тщательно проверил уж не сон ли? Нет! Все документы, кредитные карточки, билеты обратно, живые деньги - всё на месте, всё при мне, нет не сплю. Пошёл по коридору. Мне всё равно куда, ясно что не обратно. За всё заплачено. Со всем расплатился, с прошлым расплатился. С прошлым расплатился пошло... Город я и так знаю, не забыл ещё. Что-то холодно. На мне свитер тёплый, натуральный. Это на душе простуда...

� в этот момент кто-то с размаху меня обнял, я и не заметил, что сзади подошли, подкрались. Оборачиваюсь в предобморочном состоянии, как просы-паюсь. Галка! Обнимает, к себе прижимает, целует...

Вот ещё полным хорошо. В определённом диапазоне лет. Не толстым сов-сем, а как изнутри подкачанным. Стареют медленнее. Вот Галка... Ничуть не изменилась. Сразу узнал, а до этого не вспомнил ни разу. Такая же тугая, даже твёрдая. Всем телом прижимается. Хорошо-то как. Упруго. Пружинисто. Я тоже моментально в ответ пружинить начал. Только не отпускай и не снижай оборотов. Я её сзади обхватил и там, сколько рук хватает, повсюду тугая, самая приятная на ощупь и никаких жировых складок, ровная. Кожа на лице, как у ребёнка, аж прозрачная, но всё лицо мокрое. Непрерывно целует и плачет. Целует неумело как-будто не целовалась до этого, опыта нет. Невпопад, куда попадёт. Достаются мне и в губы её солёные поцелуи. Стремительно, безразборчиво, наверное уже сто раз меня повсюду чмокнула, когда я начал в себя приходить, правильные места подс-тавлять, губами губы её ловить, одну руку с сожалением высвободил, в карман слазил за платком, обслёзканное лицо Галке вытер.

- Ты приехал, ты приехал... Навсегда вернулся? Как я рада.

На ней передничек, на голове наколка официантская... Что всё это значит?

- Ты что здесь делаешь? Ты работаешь здесь? Ты на этом сборище была? Я же тебя не приглашал... Забыл, извини...

- Теперь уже ничего... Ты приехал, как я рада, теперь уже можно сказать: я только тебя всю жизнь, только тебя любила.

Обнимает, тискает и непрерывно целует. Я уже сверху до орденов весь мокрый. Оторвётся, скажет несколько слов взахлёб, почти бессвязных, и опять за дело. Целует, всем лицом в меня тычется.

- Меня?

- Только тебя, никогда больше никого, всю жизнь, помнишь...

Нет, не помню.

На концерт она тоже идёт. Всем билеты бесплатно раздавали. Она не хотела. Её еле уговорили выступить. Как самую младшую. Она стала готовиться... � тут она вспомнила, что любила только меня. Не хотела вспоминать. Думала - забыла. Не думала и забыла. � обнимает, целует, плачет, целует, смеётся. � как-то так делает, чтобы как можно большей площадью меня прижимать. Я постепенно как бы внутри у неё оказываюсь и от этого завожусь до упора. Профессиональной Све-точке не удалось.

- Ты такой взрослый был, а я как девчонка... Вокруг тебя такие красивые, а я - толстая. Знаешь я чуть не свихнулась из-за тебя... Даже не разговаривать с тобой хотела, не слушать тебя, а обнимать, целовать и трогать. Чтобы стыдно было... Фу, какая была бесстыжая, заснуть не могла. � днём и ночью только о грехе и мечтала. Твои руки на себе, а свои на тебе чувствовала. Обними меня!

Я перехватился, взялся поудобнее, начал уже развязывать, расстёгивать и внедряться. Ну не всю же жизнь мне не везёт.

- Вот он я, весь перед тобой. Потрогай, теперь можно.

Спокойно полезла. Знает куда. Мне тоже нечего стесняться. Всё на месте, часовые не спят. Трогает, взрослая уже...

-Но ты не очень, не очень, а то прямо здесь...

Целует, смеётся. Не боится.

Вышли из гостиницы. Народу нет. То ли поздно, то ли темно. Она меня где хотела расстегнула, спокойно распоряжается, как посылкой, с себя кое-что сняла. Мои руки себе поглубже задвинула. Пружинит в любых местах. Уверенно ведёт. Не знаю куда и не интересуюсь, но уже задыхаюсь и затрудняюсь ходить. Она ничего, продолжает рассказывать.

Да, из конторы ушла. Без меня ей весь отдел, вся артель опостылели, смо-треть на всех противно. Перессорились, за места передрались. Ушла. В гостиницу, горничной. Ничего, кое-что перепадает, с голоду не подохну, а жизнь пропащая...

Не холодно. �дти трудно, переплелись сложно. Мои ноги её ногам ходить мешают, а её - моим. Под ногами склизко, хлюпает, какие-то дощатые мостовые. Прорвало у них тут всё что ли. Улицы видимо полностью залило и над водой настелили деревянные мостовые. Шагаешь, под тобой, под нашей тяжестью вся эта гниль под воду уходит. Под ногами хлюпает. Остановились, запыхались. Даже при-слониться не к чему. Тискаю, мну её, Галочку, спешу, пуговички отскакивают, как пацан, никакой деликатности.

- Не торопись, милый...

Это я - милый.

- Куда мы идём?

Совершенно не узнаю, мы вроде недалеко от гостиницы отошли.

- Что произошло? Где мы? Куда идём?

- Не бойся. Я с тобой, нам некуда. Господи, как я тебя ждала.

- У тебя что - никого нет? Не было.

- Есть... Ах есть у меня, лучше не спрашивай. Миша. Может помнишь из планово-экономического, плешивый. Не помнишь? Приходящий. Противный до ужаса.

- Не помню. Может ты замуж за него выйдешь?

- Я беременная от него. Но замуж не хочу. Он старый какой-то. Ты не подумай, нет. Но какой-то угрюмый. � всегда был такой. Никогда молодым не был.

- � как же ты с ним...

- Раз в три месяца. Он мне после каждого свидания, случки нашей, так противен, я может из-за него с работы ушла, чтобы не видеть, не здороваться. Три месяца отдыхаю, сил набираюсь.

- � когда же у вас с ним следующее свидание?

- Недавно было. Две недели или три всего. Я ему не сказала, что на прошлом сви-дании схватила, ещё не решила сама что делать. Я же впервые беременная...

- Уже больше трёх месяцев... Пора решать. �звини, ты не старовата для этого?

Впервые отшатнулась и снова прижалась, просто дёрнулась, но меня аж свело - такая твёрдая.

- Здоровая для этого.

- К хренам этого Мишу. Устаю терпеть. К тебе нельзя?

- Ты что? Забыл уже. Мама и брат с семьёй в двухкомнатной квартире... Я когда одна возвращаюсь, они и то не слишком радуются. Господи, почему же ты так долго не приезжал?

- Тогда в гостиницу, там у меня как раз наоборот весь этаж мой и никого...

- Ты с ума спятил, да в каждой комнате по три парочки уже давно понабились, еду подносами с собой притащили, официантов в коридорах отлавливали, по телефону друзей созывали. Ты что не знал?

- Я новый номер сниму, пустой пока...

- Меня уволят. С треском... Со скандалом. С кем угодно пожалуйста, аплодировать будут, только не с тобой.

- Пойдём в другую гостиницу...

- Меня во всех знают. � тебя везде знают. Места для нас нигде нет...

Руки. Давно уже не было такой практики. Перехватываться, руками перебирать и каждым пальцем. Чтобы и нежно, и чувствовалось. Чтобы она чувс-твовала, ощутила и её до конца прочувствовать, ощутить. � по-разному. � всё время нежно. У меня руки затекли. � весь я. Галка то лицо мне гладит, то опять брюки, руки мои ловит, пальцы и целует, целует. Когда это меня в последний раз так подробно облизывали...

Ноги. �дти всё труднее. Внизу живота до боли опухло всё, за ноги цепляет-ся. А под ногами хлюпает, шевелится и скользит промоклая дощатая мостовая. Гал-ка часто останавливается, меня тормозит, поворачивает, крутит, с ритма сбивает.

Но уже не плачет. � не смеётся.

- Слушай, Галя, я так долго не могу, у меня уже занывает, лопнуть могу, куда-нибудь бы присесть-прилечь на бывшей Родине. Во! Придумал. Давай ко мне пойдём, на вокзал, к моим вагонам. Они охраняются, но у меня документы, должны пустить... Там холодильник. Почти непочатый. Водочка... Колбаски нарежем как молодые. Хоть лечь можно. �ли в сейфе запрёмся... �знутри.

Чёрт бы побрал эту Галку. Ни на что не соглашается.

- Где же ты раньше был?

- Хорошо, просто пойдём на вокзал, купим билеты на любой поезд. Возьмём купе, будем вдвоём, у меня деньги есть.

Даже отшатнулась.

- Мне твои деньги не нужны, мне сам ты был нужен... А поезда, билеты... Забыл ты всё. Ближайший поезд только утром будет и билетов на него уже месяц как нет, а если и есть, то выпрашивать нужно. В разных вагонах, а купейные уже и не ходят...

� ходим, ходим, наводнение у них что ли было, у меня уже всё мокрое теперь снизу, туфли по щиколотку, а выше как груз подвесили...

- Да, нет, ты погоди, не перебивай, - не даёт мне говорить, - ты каким-то чужим, за-морским приехал - не понимаешь. По-миллионерски. Мне завтра на работу выходить, да и сегодня ещё вернуться... Нет! Поздно. Понимаешь, поздно. Вер-нулся ты поздно, ничего у нас с тобой не получится.

- Ну что мне тебя с собой забрать? - Совершенно мне это не светило, но я стал теря-ться и из себя наружу выходить.

- Не-ет. Только здесь. Я с этих гнилых мостовых в жизни никуда не тронусь.

- А может...

- Нет! Я пойду... Ничего мне от тебя не нужно. А ты в гостиницу лучше не возвращайся. На вокзал вот туда, потом свернёшь и увидишь. Если в аэропорт, то сюда, там иногда такси.

- Галя, Галочка, послушай может быть...

- Голосуй, прямо в жмене баксы держи, иначе не остановятся. Дай, последний раз поцелую.

- Дай сказать, что ты руки выворачиваешь? Галя, мы же ещё...

- Всё кончилось. Очень поздно. Слишком долго ты не возвращался.

- Хоть телефон, адрес...

- � знаешь, каким-то ты старым стал. Как Миша мой.

- Постой, дай сообразить. Не такие дела проворачивали.

- Лучше уже он. Миша этот... Вот если бы Миша...

Дай мне, Господи, сил проснуться! От этой жизни. Ну хоть кто-то меня здесь ждал?

15.1.95.