Сергей Ситало, Солнышко

Середина зимы, середина января. Уже и не помню, когда солнышко-то последний раз видел, - кажется, в октябре - тогда оно равнодушным лучом облизнуло меня, увлеченно сидевшего за работой; равнодушным, потому что сквозь мутное стекло казенного помещения, потому что я был равнодушен - встал и задернул штору в порыве неудобства, ведь разбрасывало оно блики совсем не там, где нужно. Три месяца сплошные грязно-серые тяжелые облака, дождь, слякоть, морозы и снегопады, промозглый туман подмосковных болот и низменностей. Три месяца как в спячке: одеваешься плохо, кое-как, за собой не следишь - все равно никто не увидит, выскакиваешь из подъезда и бегом к машине, в ее холодное бензиновое тепло... �з дома уходишь - темно, приходишь - тоже темно, живешь как пещерная крыса Зоммерфельда.

-...Егор, когда вам будет плохо, тяжело, больно - приходите обязательно. Я ни о чем не спрошу Вас - я все это понимаю. Если какие нелады в семье, приходите, я даже спать вас уложу. Я чувствую в вас родственную душу. Я все это прошла и прочувствовала, я знаю, как это больно бывает... Обещаете, что зайдете?!

- Р­...

- Заходите, заходите - обязательно! Обещаете?

- Да, Настя, зайду, зайду.

- Ну и отлично....

Спустя два месяца. Ранняя весна. Но солнышка по-прежнему нет, а снега столько, что лежать будет непременно до следующей зимы - настолько все заледенело, уснуло и замерзло. Так привыкаешь к зиме, что порой удивляешься: неужели еще что-то будет, кроме этого снега и холода?

Один из черных дней жизни, когда и жить-то не хочется… Звоню, последняя надежда:

- Настя, привет! Это Егор.

- Привет!..

- Р­-СЌ-СЌ...

- Ка…

- Как дела? Как настроение?

- Ха! Я тоже хотела спросить об этом. Да так, ничего, все нормально, потихоньку, настроение хорошее. Вы-то как?

- Вы что завтра делаете вечером?

- У-у... Ну, как сказать...

- Я хочу вас увидеть, услышать, пообщаться. Я вас приглашаю на ужин. Пойдете?

- Егор, завтра пятница, а по пятницам мы собираемся: конец рабочей недели, для нас это небольшой праздник, поэтому завтра я не смогу. Вот, например, в воскресенье мы не собираемся: неудобно, ведь с утра на работу. Вы-то как? Как здоровье?

- Нормально, - и голос мой слабеет.

- Как ваша работа?

- Ничего... Работа хорошая, вот только ездить на нее неприятно...

- Ну это ничего, вы молодой еще, ничего страшного.

- Жаль, конечно, что вы не сможете... Вы мне нужны...
очень...

- Нет, я завтра не смогу...

- Что ж, до свидания.

- Да, счастливо вам. Спасибо, что позвонили.

- Пожалуйста...

� внутри у меня все почернело. Два удара за сегодняшний день - я не вынесу. “Ха-ха, хи-хи-хи,” - я заливаюсь истерическим смешком. “Вы приходите, приходите, только не по пятницам, по пятницам мы собираемся. Приходите обязательно, но только не по пятницам!” Боже мой, боже мой, до моего сознания все с большей и большей глубиной доходит весь смысл этих страшных слов, и я все больше чернею, отхожу и умираю... Боже мой, последняя надежда на выживание в сегодняшнем дне; надежда, такая сильная, уверенная, прочная, и, как стекло, разбившаяся вдребезги, словно сердце мое лопнуло, как склянка с разрывающей болью осколков.

Ведь скажи "Да", и верил бы, надеялся на встречу, готовился и выбрал бы лучший ресторан, верил бы, надеялся на участие, нужность, внимание, заботу, да хоть на толику всего того, что мне нужно!

Передвигаюсь по дому в болезненном тумане, и все не верится: “...родственная душа...” - что же тогда “не родственная”. Невысказанный, невыплаканный, неспасенный кусочек моего горя - кусочек моей души, моей любви, моего тела - сгорает он на жертвеннике жизни, сгораю и я вместе с ним, обугливаюсь, черствею...

Теплые, призрачно-дымчатые майские деньки... С утра было сказочно, тепло и уютно; солнышко обласкало меня утренней греющей прохладой - да так, что не дошел я до гаража, до начала душного рабочего дня, а так и остался в утренней свежести, прелюдии и сказке. Свернул в лес, кинулся к его запахам и побежал по тропинкам навстречу своему счастью... Выбежал к речке, упал в траву... а соловьи такие, что лучше умереть... а журчанье речки такое, что лучше умереть... а солнышко такое, что лучше умереть... без любви - только умереть. Боль такая сильная, неизъяснимая, тягучая... словно трава, зареванная, росистая после холодной одинокой ночи нагревается на солнышке - теплые слезы. Я срываю с себя футболку, и руки мои тянуться к солнышку - ах ты, моя милая! Только ты одна на всем белом свете никогда не откажешь, не ударишь по этим тянущимся ручонкам, всегда согреешь, обласкаешь, полюбишь; всегда-всегда - так удивительно - значит, не погибнуть мне, не умереть раньше времени, не утонуть в печали и тоске. Солнышко, солнышко, солнышко - милая моя, ненаглядная, верная, добрая и любимая, любимая, любимая... Ах, эти тянущиеся ручонки - сколько по ним били - казалось бы, все должны были бы отбить, но каждый солнечный день, каждый его лучик вкачивает в меня столько энергии, любви и нежности, что только бы не разорваться на кусочки, только бы не разорваться... Я лежу в траве, и солнышко все выше, все жарче. Я открываю глаза, хочу взглянуть на свою любимую, но увы - совершенно невозможно, пламенный удар обжигает мои глазенки - и правда, от такой любви можно только ослепнуть. Ах! Ослепнуть бы от любви!

Встреча на улице:

- Егорушка, послушайте...

- ...

- Вы меня простите... я...

- Я очень внимательно слушаю, не волнуйтесь.

- Мне надо с вами поговорить... Серьезно.

- Да-да, я слушаю.

- Э-э... На улице как-то...

- Так, ну что же, пойдемте ко мне, тут совсем близко, - говорю я и понимаю, что в таком ее возбужденном состоянии мне придется брать все на себя, что это надолго, часа на два и ничего тут не поделаешь, придется ее выслушать.

- Да-да, пойдемте. А как же ваш товарищ?

- Что ж, придется ему заняться пока другими делами. Увидимся позже, - бросаю я Андрею и беру Настю за талию, - пойдемте, - и боже мой! - чувствую, как она дрожит - как осенний лист кленовый. Неужели, думаю я, неужели... Вот так, Настя!

- Вы себя хорошо чувствуете?

- Да-да, вполне... Мы придем, я объясню.

- Что-то стряслось?

- Нет-нет, - а голосочек тоненький, тихонький, еле слышно, как будто со всхлипыванием.

- В семье нелады? Дети?

- Нет-нет.

- Да, давненько я вас не видел и не слышал. Месяца два, наверное, помните, я звонил в последний раз, приглашал вас на ужин.

- Да-да, конечно, помню. Вы меня простите за тогдашнее, я так плохо с вами обошлась... Простите-простите!

- Да что вы так волнуетесь. Я уж и забыл почти, не за что.

- Я себя тогда плохо чувствовала, и переживала за вас все это время. Простите меня, пожалуйста.

- Я вас давно еще простил. Ничего... Ну вот, мы почти пришли, я же тут рядом живу. Вы, по-моему, у меня не были еще дома? Я что-то не помню.

- Нет, не была, но знаю ваш подъезд. А у вас дома никого нет?

- Кроме моего кота, никого.

Поднялись.

- Я вам сейчас чай сделаю, вы замерзли, на улице прохладно.

- Егорушка, не надо, мне что-то жарко, даже душно.

Усадил на диван, сел рядом. Волнение ее не проходит, смотрю прямо ей в глаза, а она все по сторонам, оглядывается и руки не знает куда деть.

- Давайте я вам что-нибудь все же приготовлю...

- Нет-нет... Егор, вот уже три месяца со мной что-то происходит ужасное... нет-нет, совсем не ужасное, наоборот, хорошее. Я так вам благодарна за то, что вы согласились меня выслушать. Спасибо большое, спасибо, спасибо, хл, спасибо, хл, спасибо.... - буквально захлебывается.

- Ну что вы, не за что...

- Я вас люблю, - еле слышно, смотрит теперь на меня, прямо в глаза, слезы закапали, полились.

- Ох... - я непроизвольно беру ее за руку.

Я еще ничего не могу толком сообразить, а Настя потихоньку с печально-блаженной улыбкой тянется ко мне и обнимает, сильно-сильно, я чувствую ее тело - как снег на голову, - чувствую тяжесть всего ее женского тела, формы.

- Я вас люблю. Егорушка, я тебя очень люблю. Как мне тяжело без тебя, - плачет.

Ох, как снег на голову... Ожидал, конечно, что-либо подобное, но чтобы так сразу... и я в полном смятении...

Обнял, глажу потихоньку по головке, по спине, молчу - ах, как же я мечтал обо всем этом женском любимом существе! - а сейчас что? - молчу глупо, подло, ненужно. Понимаю, что сейчас главное не обидеть, не спугнуть, не поранить все то самое дорогое и нужное, что есть на Земле, в женщине.

- Как же ваша семья?

- Ничего... Дети со мной... Мужа я попросила меня оставить, он сразу съехал от нас... две недели назад... Со мной это уже месяца два... Наверное, я просто сошла с ума, со мной такого никогда не было. Как муж ушел, я решила во что бы то ни стало найти тебя, но в справочной почему-то нет твоего телефона... Я неделю, наверное, по вечерам дежурила невдалеке от твоего подъезда - все хотела к тебе, признаться... ужасно так боялась... Глупая, да? Мы же ведь знакомы давно.

- Нет, не глупая.

- Почему ты не поцелуешь меня?

Объятья ее слабеют, потихоньку отстраняется. Заплаканная, расстроившаяся вся, печальная, с еле бьющейся искоркой надежды и жизни, любви. Погаси, задуй эту последнюю искорку - и что потом?! � что потом для женщины, потерявшей все, кроме своей любви, и теперь столь много нашедшей?! Что же делать, я Вас спрашиваю, дорогой читатель, нашему герою?

- Если ты меня не любишь, что же теперь будет... какая же я дура, да?

- Нет-нет, - прижимаю ее обратно к себе, - люблю...

Все-все забывшая, все-все "потерявшая" ради любви, жизни, любимого...

- Почему ты не хочешь снять с меня это? - полубезумный сказочный шепот.

- Хочу, хочу...

- Любимый... боже мой! А-А-А-А-А! - Да взорвется весь сонный, тщедушный, грязный мир от такой любви!

- Егорушка, милый мой, любимый, любимый... Солнышко мое, солнышко... солнышко...

апрель 2001г.