* * *
Город застыл в зиме,
Город погряз в снегах.
У снежинок одно на уме -
Таять в любимых руках.
Я не видел текущих слез,
Только колющий щёки лед,
Обрекающий на мороз,
Этот жар наоборот.
Я был известней всего
В снежинок узких кругах
И, вдруг, захотел одного –
Таять в любимых руках.
С веток валился снег,
Набивался промеж волос.
Я - юный седой человек,
Говорящий в заложенный нос.
Полжизни прожил в долг,
Счастье отдал в залог…
Щёлк. Под ногою – щёлк,
Снежинок моих говорок.
В пять начинает темнеть.
О тьме и подумать – страх.
Боже, позволь успеть
Растаять в любимых руках.
* * *
Давай, метель! Белей! Сильней!
Чтоб ни сухой травинки!
Усильем в сотню январей
Порви ты нить тропинки!
И учащенно тёплый пар
Пуская в снег, наружу,
Весь будто в поле женских чар,
Я поцелую стужу.
Теряя в ветер тёплый пот,
В снегу зарою шапку.
Снежинки скажут: «Он умрёт»,
Собьются в холм, охапкой.
Но я оттуда убегу,
Закидывая ноги,
Ломая прутья трав в снегу,
Влюбленный в свист тревоги.
И закричу: «Белей! Сильней!
Не жмись, мети по полной!
Зима – чуть меньше сотни дней,
А мы в родне с ней, кровной».
* * *
Маячит тень по каменной стене,
Бежит, и не находит места.
Так тени в той ещё, решетчатой, стране
Метались за минуту до ареста…
Как будто - шум в подъезде, говорок,
И трубка в воздухе болтается, как хобот.
Как будто - резаный дверной звонок
Орёт и пробирает до озноба…
Но не тиранит душу стук сапог
И шёпот: «Тсс, товарищ, тише».
И не свербит ехидно воронок,
Взбираясь тенью аж до крыши.
А этот крупчатый, октябрьский снежок -
Не для того, чтобы присыпать зеков.
Уже черта, а под чертой итог
Того, решетчатого века.
Но вот вам – тень, а вот, за ней – стена,
И из угла её бросает в угол.
И, хоть закрасься, тень видна,
Как оспина ушедшего недуга.
О проекте
