* * *
Я иду, друзей теряя
так привычно - 6eз рыданий
повторяя, повторяя:
"До свиданья, до свиданья"...
Руки жмем друг другу, мнемся,
чертим пальцами окно,
неестественно смеемся,
а в душе одно, одно...
Нет, не в Иерусалиме
не дойти, нет - не дойти...
За пределами земными
наши встретятся пути.
* * *
И привычно почти, и опять я,
улыбаясь, хожу по ножу.
Бога с чертом в тугие объятья
я в душе своей снова свожу.
И смеюсь при веселом народе я -
Клоун в красном - а все потеряно,
я кривляюсь - вся жизнь - пародия,
на мечты и благие намерения.
Без конца, без начала дорога
в лужах, в рытвинах в небо ведет.
Человек - обезьяна с Бога -
спотыкаясь по ней бредет.
Рассыпается чистая гамма
а над раковиной наклонясь -
моет шею прекрасная дама,
и стекает вниз пена и грязь.
Так - из синих высот необъятных
я услышу далекую весть,
и с инстинктом смешав, темным, спрятанным,
приготовлю гремучую смесь.
79 г.
* * *
Я перепутал сегодня все числа
сроки и встречи с Тобой,
Господи! Есть ли хоть капля смысла
в том, что зову я судьбой?
В том, что покинут и что обманут –
с родины ветром гоним? -
Канут обиды, обманы канут,
все расплывется в дым.
Все окончится глупой насмешкой,
дежурным блюдом в меню –
повезут на больничной тележке
завернутого в простыню.
Нy а потом что? Ну, холмик, и только,
искусственные цветы –
с четвертинкой придет алкоголик
и выпьет со мной "на ты".
Ноябрьская эпилепсия
- Шёл снег, как снег,
Был день, как день - похожий
на остальные - год смыкал кольцо.
Шел по своим делам прохожий, как прохожий,
с ноябрьским, нахмуренным лицом.
И пьяные толклись у магазина
в помятых обвисающих пальто,
валялась кожура от мандаринов
и мокрый разлохмаченный картон.
Вдруг - все окрест мгновенно осветило –
И предо мной - медлительный парад,
предстал - проплыло все, что было,
и год назад, и век назад,
Все осветило - день давнишний и вчерашний,
тоску и ложь, любовь, вино, вину,
и понял я, что умереть не страшно...
И сладко - как усталому - уснуть.
78 г.
Ю.П.
Я проиграл последнюю игру.
Мне нечего и не на что поставить.
Сейчас я нарисую кенгуру
и подарю его себе на память.
Я нарисую медленных слонов,
развешу этот зоопарк по стенам.
Я ко всему теперь уже готов,
да слаб - ударить бритвою по венам.
Я говорил тебе так много разных слов -
и горьких и хороших, и не очень.
Я снил тебе так много синих снов
и голубых, и пурпурных, и прочих.
Теперь словам я выход закажу,
я сницу туго затяну веревкой.
А если что-то прежнее скажу,
то проблеснут глаза мои издевкой.
Я проиграл последнюю игру
я не хочу, не буду больше ставить.
Смотрите: я рисую кенгуру
и подарю его себе на память.
77 г.
Измученный ребенокЮ.П.
В темной комнате лежал он, -
мой измученный ребенок...
Мне сказали, да и сам я
знал, что он смертельно болен,
мой измученный ребенок.
Я смирился - будь, что будет,
я уже давно смирился,
я сидел - и ждал кончины.
Вдруг -
Во всю стучатся в двери...
Ворвалось и застучало
у меня в груди - и скрипки
полоснули по живому –
как по очень тонким струнам
очень нервными смычками...
И бежал я в дикий хаос
и дожди стучали дробно
И трамваи пролетали
и визжа на поворотах
в небо искры высекали...
Я бежал - и всё смешалось,
Я бежал - и все бежало...
Только он один недвижим
в темной комнате остался -
мой измученный ребенок.
78 г.
Близорукий длинноног
У меня был лучший друг -
длинноногий близорук.
Он попал в печальный круг -
вырваться никак не мог,
потому что был мой друг -
близорукий длинноног,
далеко бежать хотел,
горячился и кипел.
Далеко - друзья ушли,
он - остался на мели.
Нa мели, на суше с жаждой,
длинноногой белой цаплей.
Тут заплакать может каждый,
только нету слез ни капли.
Ведь вокруг такое время -
век прогресса и науки!
Ведь вокруг такое племя -
длиннозорких, длинноруких.
Лишь смеются все вокруг:
До чего же близорук!
Далеко пойти ведь мог, -
Да уж слишком длинноног!
80 г.
* * *
Зимний день тускнеет рано
и жалеть о нем - к чему?
Может быть - и не пора, но
так назначено ему.
Он уходит без сраженья,
без заката, лишь на миг,
на мгновенье - отраженье
отраженья, красный блик
где-нибудь под самой крышей
дома, в мертвенном стекле
вспыхнет - на секунду лишь - и
сгинет в наступившей мгле.
78 г.
* * *
Шторы сняты - обнаружено окно
обнаженное - и длится
утро - сбыться, разрешиться
ему, видно, не дано.
Утро длится, длится, длится...
чемоданы в коридоре...
где-то крошечное море...
где-то сказочная Ницца...
Предвкушенье исхода,
догоранье свечей –
и - любовь, и свободу
не спутать ни с чем.
* * *
Поэзия! Одной рукой
меня ты топишь.
Поэзия! Рукой другой
спасаешь и дышать торопишь.
Поэзия! Огнем своим
меня сжигаешь,
Но согреваешь меня им
и освещаешь.
* * *
Слишком много пропито,
слишком мало прожито.
Слишком мало трепета,
слишком много ропота.
Слишком мало сажено,
слишком много скошено.
Слишком мало найдено,
слишком много брошено.
Слишком много свалено,
слишком мало поднято.
Слишком мало сделано,
слишком много понято.
* * *
Л.
Из юности я, как из драки вышел:
помят, побит - но все ж - обут, одет,
Ну, бок болит, ну грудь с натугой дышит,
ну денег нет, ну, глаза, сердца нет.
Ощупывая ноющее тело,
и в будущем не увидав ни зги,
я обнаружил: ноги-руки целы, -
отбиты только почки и мозги.
Свалившись с неба оземь - неумело
я собирал свой пестрый парашют
и улыбался: руки-ноги целы
и дела вроде бы пока не шьют.
7/7-81.
Встреча в баре
Сам с собою встретясь в полумраке бара,
заказал я курева и коктейлей пару.
Я хотел быть честным, чистым и высоким -
вырос гордым, лишним, очень одиноким.
В юности, по Гоголю, сквозь слезы я смеялся. -
Слезы скоро высохли, смех один остался.
Что ж, кури, потягивай влагу из бокала,
и еще заказывай, если будет мало.
VII-VIII/81.
Осенние костры
Дымят осенние костры,
в них тлеют скорченные листья.
А я гуляю и мосты
свои, от осени завися,
сжигаю... Я смотрю, как дым
костров из листьев и иллюзий
плывет, братается с седым
пейзажем... И покорной музе
вверяю блеклые слова,
обрывки мыслей, настроений,
а Муза слушает едва,
ей хочется осенней лени
предаться... впрочем, уж давно
она не сыплет искр, устала,
перегорела, как вино,
забытое на дне бокала.
Сон
Ему приснился светлый бал...
... в обширной зале
Оркестр тихо вальс играл,
все танцевали.
Скользили пары, как века,
летели тени.
Он был взволнован и слегка
в недоуменьи.
Зачем он здесь стоит? Один?
И до истомы
все лица женщин и мужчин
ему знакомы?
С одними радовался и
с другими плакал,
но вспомнить все же - кто они
не мог никак он,
Вальс рос, - в скрипичный стройный лес
ворвались грубо,
бемоль меняя на диез,
шальные трубы.
А вальс все рос - наверняка
хотел от пола
взлетев - достигнуть потолка
и все заполнить.
И вот, когда им выше сил
набухла зала –
он вдруг все люстры погасил...
... и ночь настала.
Историографическое
Цвел и гнил неповторимо.
Цвел и гнил, как роскошь Рима.
Осень. Страсти отшумели,
отшумели, как шумеры.
Осень. Свежесть. Охладел я,
Охладел я, как халдеи.
И теперь мне - Музу сузив,
жить, как все живут в Союзе.
Сентябрь 1981 г.
Прощание со степьюПосвящается Южному отряду КВЭ МГУ.
I.
Вид сверху: степь. Ей только взгляд
кладет пределы. Взгляда - мало.
Какой пресыщенный гигант
вздыхал под этим одеялом?
Вид сверху: степь. Гиганта нет.
Он утонул в гигантских волнах.
Всплывают чудища на свет.
Мы видим спины допотопных.
Вид сверху: степь. Нa сотни лет.
Между хрящей, спин, волн и складок
мы видим: кухню, туалет
и белый караван палаток.
II. Карьер.
Лоток - вперед. Лоток - назад.
Легко и плавно. И бесспорней,
чем в книгах Лондона, азарт
Клондайков всех и Калифорний.
И - как варан заворожен,
бараном, голову нагнувшим,
сидишь - как лезешь на рожон –
на стуле полузатонувшем.
И - как над строчкою стиха -
корпеть и воду баламутить,
пока до черного шлиха
не доберешься - как до сути.
III. Закат.
Над краем умершей земли
и прежним небом - берег новый
и небо новое взошли
светло, лазурно и багрово.
Повисла новая страна,
Клубилась, воздвигая скалы,
пылала и плыла она,
и очертания меняла.
Всего на полчаса возник –
никем не виден, не изучен –
тот пламеневший материк
туманных рек, лучей, излучин.
IV. Дождь.
Три дня до сборов. Степь, узнав
об этом, - печься перестала
о нас. А печься перестав,
все небо тучею застлала.
Дождь. Всюду. Дым. Готовят снедь.
Дым. Пахнет мясом. По соседству
Спят. Кто-то говорит. Во сне?
В моем? Спят в - спальниках. Как в - детстве.
По крыше краплет. В четырех
брезентовых замкнулось стенах
пространство. Спят - и поперек
и вдоль него. Самозабвенно.
V. Отъезд.
Ломаем кухню и жилье.
Червями выползают гвозди,
ломать не трудно - тяжело.
Мы, оказалось, только гости.
Плод разрушительной возни
с огрызком съеден. Голо, чисто.
"Где стол был яств" - там вдруг возник
сюжет на вкус сюрреалиста:
Вид сверху: степь. Ей снятся сны.
Ей снится: она стала морем.
И перископом жестяным
труба печная в небо смотрит.
6-10/9-81.
Апокалипсис" ... И увидел я новое небо и новую землю,
ибо прежнее небо и прежняя земля миновали".
Откровение Иоанна, 21:1.
В небе нарастает звуковой цветок,
его корни роют и взрывают мозг.
Разменяв за завтраком пару идиом,
мы привычно в землю заживо идем.
В саркофагах мчащихся с грохотом - летим,
сжатые друг другом. И в себя глядим.
Вечерами норы выдавливают змей –
как из пор - на улицы, в бешенство огней.
И на свет выходим мы из подземных стен -
высосаны кем-то, - не понятно, кем.
И до ночи мачтами мертвых кораблей
высятся антенны - смотрим в жизнь теней.
А Восток на Запад, Запад на Восток
смотрят напряженно и растят цветок,
Чтобы вырос жирный - пышен и красив,
небо ненавистное напрочь заслонив.
* * *
Век отчий, гибелью чреватый.
Век скуки тыщеваттной. Уши
заткнуть бы музыкой, как ватой,
и лишь гитару слышать. Слушать
и припадать влюбленным снобом
к коричневато-желтой деке,
и про себя просить все, чтобы
играла до скончанья века.
Воскресение
Так было видно далеко!
и так легко над головами
висеть мне было. Так легко! -
распятому за вас и вами.
Я в руки вам предался сам,
но кровь моя пропала даром.
Верны остались вы грехам
своим и упованьям старым.
Вы в прежнем мечетесь бреду
и прежние орете песни!
Но, берегитесь, - я приду!
Но, трепещите! Я воскресну!
Я буду свет. Но по плечу
и по глазам немногим будет
тот свет. Я вас предам мечу
всех - и преступников и судей.
26/VIII/81
* * *
Какая странная случилась осень –
подряд две записные книжки за день
я потерял. Где только черт их носит? -
В кармане - боковом, нагрудном, заднем?
Фломастером и грифелем, и стержнем
в них были адреса и телефоны,
записанные - четко и небрежно,
совсем недавно и во время оно:
Пришедших: С улицы. С вокзала. С водкой.
Сроднившихся - не разольешь водою.
Внезапно. В гости. Из гостей. Из сводок
приемника - сводящего с бедою.
Ушедших: Под шафе. Под арку. Замуж.
В себя - средь бела дня. Туда - ночами,
куда и калачами не заманишь,
куда зато загонишь палачами.
Такая странная случилась осень.
Я потерял две записные книжки. -
И слышно мне, как их листы относит
все дальше. Как их шелест – тише.
Кафe "Улыбка"
Под Москвой. Под шафе,
но пока лишь слегка
в низкопробном кафе
пил я третий стакан.
Зрел вопрос. И возник
с опустевшего дна. –
"Для чего, черт возьми,
я приехал сюда?"
Взяв четвертый стакан,
глядя в стол, я сидел,
как собака, лакал,
улыбаясь себе.
Вечер медленно гас.
Словно пес по следам
я приполз. Я за счас-
тьем приехал сюда.
Милый Бог! Как - никак
пёс я твой. Побожись! –
что до счастья горька
эта терпкая жизнь.
Ночь, огни и слюда
в ней смешались в одно.
Пить Eё, как вино,
я приехал сюда.
Подлипки. 81 г.
* * *
Ни покоя, ни чуда
до сих пор не обрел
накопивший лишь груду
снов и слов, как жонглёр
растерявшийся - кольца,
годы - я растерял.
Нo - должно же быть солнце,
чтоб тянуться теням.
Всё же - я не забуду
что мне выпала блажь:
в предвкушении чуда
очинять карандаш.
Всё же - страшно поверить,
что без веских причин
всё шумели деревья
в прошлогодней ночи,
Не в угоду же слогу
я всю жизнь напролёт
смутно верил, что к Богу
путь мой чёртов ведёт.
Так исполнись доверья,
сердце, - бейся, стучи!
Так шумите, деревья,
в ошалевшей ночи!
6-7/Х/81
Чужой очагЖ.Щ., В.С.
Слова бросал я в разговор,
как уголь в топку - кочегар.
И не горчил ни "Беломор",
ни дым чужого очага.
Мне так приятны эти лица
хозяев славного оплота
тепла... Вот только б не хватиться,
что не хватает здесь кого-то.
Я не спортсмен - мне нипочём.
Я выпил - и ещё могу.
Оттаян я и размягчён.
Я рад - чужому очагу.
Войти мне так приятно третьим
в состав кухонного комплота.
И все ж - я третий, - не заметить
мне трудно, что здесь нет кого-то...
В ночи, гудящей на лету,
с путей бегущих, на бегу
сплетающихся - в темноту
поклон - чужому очагу.
Электричка - Москва. Х/8I.
Жалоба волхва
"Взойди, взойди моя звезда!" -
Молил я, мучаясь и плача.
И ты взошла, но лишь тогда,
когда от слёз я слепнуть начал.
20-27/VII/81.
Оправдываюсь
"Бездельники! Души!"
- А этот труд души,
когда бы все крушить,
а ты сиди, пиши!?
А воскрешенье снов?
Слов, сплавленных на слом?
А врачеванье - в кровь
избитых идиом?
Печаль и весели!
И пей настой тоски.
И ведь - не до семи.
До - гробовой доски.
P.S.Элли
I
Что такое - никогда?
Чем и как это измерить?
В километрах? Иль в годах?
Это - после или перед
смертью? Есть ли цвет и вкус?
Каково это на ощупь?
Это море? Или хруст
звезд? Или собор на площади
в небо выросший? Стена?
Вздох и взгляд больного раком?
Это - сонная луна,
всплывшая над буераком
чёрным? Когда спать невмочь?
Зной над чуткими песками?
Поезд уходящий в ночь?
Это - то, что между нами.
II
Как заклинает куст
в зной - небо ветвью каждой,
как медленно индус
змей длинных флейтой, так же
как заклинает жрец -
богов перед закланьем,
как блеянье овец -
жреца - так заклинаньем
судьбы моим - я имя
имел твое.
III
Сам ли я себя добью
постепенно алкоголем,
послужив еще бабью
шкурой - траченою молью -
львиной? Иль страна меня
затеряет, в спешке к свету
коммунизма семеня,
в огороженных кюветах?
Иль, дай Бог, - дадут сбежать...
И, быть может, я успею
на курок ещё нажать
перед тем, как в Иудею
ткнусь лицом? - Решать судьбе,
но и в смертном издыханье
обожжёт любовь к тебе
карою и оправданьем.
* * *
С сомненьем наблюдаем Блоков -
как нарисованный - простор.
И приглашает нас Набоков
в знакомо-жуткий коридор,
при освещении зловещем
ведущий в комнату без окон.
Самодовлеющие вещи
застыли в ней во сне глубоком.
Квадратность сдавливает плечи.
Тоскливая, как хлороформ,
почтенно войлочная вечность
почила в склепах косных форм.
Отсюда женщина ушла
с лицом любимым загорелым...
И меркнет смертная душа
под душащим бессмертным телом.
* * *
Ноябрь. Метель и гололёд.
Тьма, холод - как в колодце.
Скользит нетрезвый пешеход
под стать канатоходцу.
Я вслед за ним иду по льду,
с покорным сожаленьем
и тайной жаждой краха - жду,
жду грузного паденья.
Сил нету крикнуть: Погоди!
Опомнись, вероятно
возможны в тёмном впереди
другие варианты.
И пешехода, как мечом,
дорожка ледяная
срубает. Рухнул, ни о чем
и на лету не зная.
- - -
Вот так - и собственный исход
предчувствую, предзнаю.
Но скользок лёд, и страх берёт,
и веки опускаю.
Сил нету крикнуть: Погоди!
Опомнись - вероятно
возможны в тёмном впереди
другие варианты.
Так что - тащиться, зная срок
и спрашивать с упрёком:
Бог, почему ты так жесток
к поэтам и пророкам?
О проекте
