* * *
Эпоха скончалась, как шлюха в дешевом борделе.
Ты помнишь, как щеки ее на постели белели?
Как блеяла тьма, как дымилась в ней лунная лава?
Отравы б тогда нам. О, травы – отравы, отравы!
О, милый мой Людвиг,
Ты вспомни те мертвые страны,
Где речь, как река пересохла в немотных гортанях.
Ты помнишь еще ли метель ту, милейший мой Морган,
Как лед отдавал голубикой и кафелем морга,
На ликах лиловых те бледные лунные блики
И ливня столбняк,
И столбы,
И столапые липы?
О, слабый мой Лео, ты вспомни ленивую Клео
И весла Харона, и кроны в пустом Эмпирее,
И ломку олив,
И великую ликантропию,
И Лету аллеи, и лес, и блужданья ночные!
Где ж лоск холодеющих листьев?
Где лилии лепет?
Где пламени плеск?
Где алеющий в воздухе пепел? -
Эпоха скончалась, как Мерлин, в холодной постели,
И петел скулил, и качались елейные ели…
Я ключ повернул.
Я захлопнул тяжелые двери…
Не верю в потерю!
Не верю! Не верю! Не верю!
* * *
Сегодня небо дало течь.
И чертыхаясь, издалече,
Ватага туч сошлась на вече,
Чтобы над городом истечь.
Лютует дождевая сечь.
И листьев падаль золотая,
В холодном пламени сгорает,
Как письма, брошенные в печь.
Сквозь ливня серую картечь,
Усталой поступью предтечи,
В глухие сени входит вечер,
Потемки скидывая с плеч.
Я жду внезапных этих встреч,
С дождем, и вечером, и садом,
Когда в пустынных анфиладах
Огонь разрешено зажечь,
И ветер в разговор вовлечь
Затишье голосом испачкав,
Чтоб, словно килевая качка,
Свечу качала его речь.
Гортань анапестом ожечь,
Из тела вырвавшись наружу.
И чувствовать, как кто-то душу
Несет в бессмертие оплечь.
АНТИСОСТОЯНИЕ
Температура настроения падает, словно крашенный спирт в термометре осенью.
Океан номер пять вместе с дымом обильно вливается сквозь пробоину в голове.
Вижу, как люди, будто куски рафинада растворяются в кофейной гуще города.
Желтые волосы лампы.
Паралич звука.
Дождь черный, как порох.
Тетива улыбки телеведущего.
У проходящего за стенкой милиционера к поясу пристегнут черный рояль...
в нем ключ от двери в небо.
По ящику война –
Бог занимающийся киднеппингом.
Извращенный аппетит.
Самопоедание.
Дефицит равнодушия.
Клац!.. Клац!.. Клац!..
Детонатор с кукушкой.
36 метров по местному времени.
Тсссс...
Сквозь ветер шепелявят деревья.
Тускло сияет колючая проволока в желтых зубах одиночества.
Тут же:
Муштрованное «Я».
Липосакция мозга.
И битва жертв за роль жертвы.
Психонекроз.
Монументальная истерия.
Алкоголь.
Вторая Молога.
Мультипафос.
Быки с портсигарами.
«Baldessarini» въедливый, как кокаин.
Дельфины ноющие под кожей.
И люди... люди... люди...
идущие сквозь меня...
* * *
Грозит небесное темнило.
И, став у мира на виду,
Весь день апрель на город стылый
Справляет вешнюю нужду.
Вода шуршит, как шелк в борделе.
Толпясь, в сторонке ото всех,
Осины будто на расстреле
Дрожат, поднявши руки вверх.
Мой век молчит на очной ставке.
Я перед времени лицом,
Стою у дней на полустанке,
С безмолвием заподлицо.
Я вижу, как дойдя до точки
И перемирие поправ,
Войска деревьев взяли почту,
И окружают телеграф.
Темно и тихо, как в чабарне.
И мнится в этой тишине,
Что Бог, оставив круг гончарный
Рукою тянется ко мне.
* * *
Как цвет календулы, вразрез,
Исходит день на двор попятный.
И ширится глазная резь
От этой глуби сыромятной.
Еще не выдюжил пока
Над пустырями мрак-татарин.
И, словно мясо в желтом кляре,
Еще пекутся облака.
Но мне известен эпилог...
Бельем тумана пруд завешен.
И сыплет звоном безутешным
Мой горевестник, мой сверчок.
METAMORPHOSES. УРОБОРОС
Геккон и лев синица и змея
Возмездие и куб печать и аксиома
Цветок и лом железо и солома
Стекло и дым зачатье и стезя
Лицо и олово ладонь и хризопраз
Точильный камень и необратимость
Тоска и жимолость бумага и невинность
Щека и щит парабола и глаз
Свеча и язва прорубь и фантом
Мотор и дерево бензопила и якорь
Мечта и колокол аквамарин и сахар
Лев и змея синица и геккон
НЕРАЗБАВЛЕННОЕ
У города перелом души,
обширная сердечная недостаточность.
Небо цвета серого шума.
Стадо деревьев, шатая рогами,
уныло вышло на бойню осени.
Повсюду туман, словно в мире Богом накурено.
В пыльном углу надменно вещает ихтио сапиенс, похищенный телевизором.
(Многих сожрал этот мерзкий аквариум!)
А новость все та же:
«Великие зодчие счастья, друг в друге отважно сверлят сквозные отверстия».
...Отвага за награду...
Лужа под домом с оттенком сырой гематомы.
В комнате вакуум.
Сплошное духомолчание.
Как будто ударили ломом в чумной Отрицательный Колокол.
Облитый азотом парк нем.
На улице фонари громоздятся, что виселицы.
У прохожего в сером пальто
из ушей вытекает
вздорная патока общественных ценностей.
И еще что-то вроде логики...
(Очередной член тайного комитета по проверке силы притяжения...
Он хочет упасть и проснуться.)
Громко грань провернулась.
Четверг обитания.
Воздух бодяженный мыслями.
В астрале тесно, будто в общественном транспорте...
Повсюду ангелы, алкашня и адепты пластмассовых храмов.
Сосуд истекает медленным потом...
В стеклянном цилиндре 1оо грамм охлажденного медиума.
Прозрачный химический сталкер.
Ворота в себя и отсюда...
Как будто рукав наизнанку, Некто вывернул зеркало.
Реальность – всего лишь смешной кубик Рубика
в руках просветленного ложью.
Но Бог не играет...
Он просто ваяет железные ложки из пластилина...
от нечего делать...
Он твердо уверен: Отсутствия нет и не будет...
АВТОПОРТРЕТ
мой траур длится 320 лет
мой сын зарыт на грязном полустанке
души моей советские останки
на курской разлагаются дуге
и фолиант и нож в моей руке
я по ночам звоню друзьям и бабам
я глух и нем
мой лоб гудит набатом
на блеклый лист блюет фонарь щербатый
и месяц щупает щетину на щеке
и в Нальчике и в Чопе и в Чите
в червонке иль у черта на куличках
меня ведут к черте на перекличку
или мордуют ночью при свече
о совесть сердца строгий мой истец
тебя зову по имени ты видишь
какую яму роют мне в Тавриде
и как убог мой траурный венец
…………………………………
но стало быть мы все еще вдвоем
раз ум досель жует безвкусный студень
раз водит перст и бьется гулкий бубен
слегка фальшивя слева под ребром
…………………………………
а по утру я чувствую нутром
весь этот день утонет в блядском штофе
мой тихий друг мне приготовит кофе
и поднесет помойное ведро
* * *
1
Отброшен сад в эфир стеклянный.
Все этой грустью учтено.
Собор растерянный и странный
Фасадом терся об окно.
Казалось, полное затишье
Трухой осело на карниз,
На клавиши четверостишья,
На досконально белый лист.
Как мухи, синие светила,
Сильнее вжавшись в темноту,
Холодным светом серебрили
Больших черемух наготу.
2
Еще до гибели и глины,
И слякоти на каблуках,
Была задумчивость в гостиной
И тихий блеск на образах.
И был рассвет фатально-тусклый,
В лицо летящий, наобум,
И сонмы дождевых корпускул,
И небосвода птичий шум.
На клумбы, на цветы, на липы
Тяжелый опускался мрак.
Бывало так, что иней сыпал
На стекла, наперекосяк.
3
И пруд измаялся звездою,
И веток неизбывный гам,
Едва смешавшись с темнотою,
Прилип к оврагам и лугам.
В разноголосице картавой
Осок, таящихся впотьмах,
Гортанью голою, октавой
Роса звенела на кустах.
И тополя играли жестью
Стволов, и листья вразнобой
Летели в тишину предместья
Огромной птицей золотой.
* * *
Противотанковые падают ежи
Сухих снежинок.
Всюду шум и давка,
И свая елки, вбитая, дрожит.
И бухарь спит в сугробе тугоплавком.
И день разрушен тьмой, как Парфенон,
И эта тьма мифична, будто Китеж,
И вектор взгляда зеркалом продлен
И замкнут в круг.
И ты затылок видишь.
И губ твоих химический костер,
И глаз твоих стеклянная морфема –
Все в этом «и» затиснуто, как в стенах,
И выпущено строчкою в упор.
О проекте
