Алёна Щербакова. Избранное
* * *
Е. Краснояровой
Французский лётчик бредит в пустыне
восемь нечётных дней.
Последний патрон отчаяния его тяжелит карман,
Двигатель сдался мареву, покорно залёг на дне
Песочного облака, зыби, сплошной и безымянной.
Французский лётчик лежит в пустыне,
следит за размытой целью,
Что ещё общего с видимостью у глаз…
Под этой обшивкой воздуха входит в силу процесс
Опознания местности и ледяной соблазн;
Над этим небом – падение, беспрецедентный сон,
Жар восходит до цвета, до аромата цветка,
Смазывая механизмы песочных весов,
Ввязываяcь, как в океан, в солнечно-ядовитый кайф…
Дым, пишущий вязью Письма на Юг,
Знает о здешних жителях, не более, чем ты сам…
«Послушай, мой милый Верт, песни небесных юнг,
Их самолётам хватит топлива, мне – парашютов самума».
Пилот приручает пустыню – лиса, по шагу, в день,
Каждый горячий глоток приближает к развязке взлёт,
И опыт его пребывания на Планете людей
Кому-то покажется сказкой – кому-то мёртвой петлёй…
ПИТЕР
Выйди в город, ставни открой –
Сквозь мостов просевшую бровь
Проступает печаль берегов,
Всходит Адмиралтейства апостроф,
Поддевая собой горизонт.
И деревьев живых гарнизон,
То солдат в нём, а то – апостол.
Вытекая из штолен дворов,
Вал тумана – водоворот
Заведёт прямо за руку в невские
То ли воды, то ли миры
Беспричинной его игры
Достоевской.
Белый день на своих руках
Скоро ночь понесёт, и в рукав
Подвесного моста упав,
Вдохновенье найдёт под спудом...
Горсть иронии тает в снегах.
И, не споря, наверняка,
Остаётся принять, как факт
Орфографию пленного чуда.
* * *
«Падает стильный снег».
О. Арефьева
В тёмных очках питерской ночи
Плывёт отраженье Невы.
Твой телефонный звонок не окончен,
Одностронен, как вид,
Там, где зимы нашатырь, и качает
Скользкий проспект за стеклом.
На остановке в деепричастье –
Чёрного лака излом.
Белыми иглами матовой взвеси
Косо идёт обстрел,
Сколько оттенков у чёрного, если
Смесь их бодрит, но не грезет...
Снег заскрипит на виниле ночи,
Нэповский вызвав романс,
Смолкнув бисером многоточий
В копировальной бумаге,
В такт серебром отзовётся – острее
Вслед коротким гудкам,
Эхом в подъезда сырой батарее
Спрятан наверняка.
* * *
Ни мрамор, и ни холст
Тебя не пеленали,
Не оттого, что прост
Был гений, а едва ли
Поймавший свет в сосуд,
Как звёзды в коромысло,
Протянет на весу
До дома, где осмыслены:
Посуда и камин,
И шкуры сгиб, и угол
Стены, где тишь гремит,
И лист строкой напуган.
Делению в ответ
Отдав произведенье
За изумленье – свет,
Струящийся из тени.
* * *
Миражный ряд рассеянного дня
Покадрово уже в себя вмещает
засвеченные карточки меня
сквозь форточки на выходе с вещами
расстаться просто если всё равно
по зрению прогуливает память
и в пустоту зашторило окно
чужими непрерывными домами
на семь кругов пока ты гибнул впрок
всерьёз и тишину ловил на слове
соблазна придержав сквозной глоток
над шеей горизонта наготове
Другу
Ты в сети города слезой
Проваливаешься и снишься
Тем улицам, чей холод – зов,
И невротичность поз, и ниши…
Там чётки каменные гладишь
Его домов глазами пса,
Где солнце чёрное осядет,
Ввинтившись в смальту, провисал
Чердачный ход, подвальный пепел
Баюкал руки паутин,
И ангел потолка запел бы –
К углу двери прильнув, притих…
ЗЕМЛЯ-ВОДА-ВОЗДУХ
Что можно знать о тебе, царство холмов и руин?
В солнечный твой пробел перетекаю один,
у этого дня на дне, и ют миновав, и сон,
вычерпывающий негу риф(м)ами к слову <соль> –
но выходит «йод» и «туман»… ныряльщика свет двоит –
кипящий тьмой океан, отзывчивы лона твои.
Чем плотней глубина – тем отзвук весла острей.
И погружаешься над гладью ровно на треть…
* * *
В аэропорту, на окраине утреннего озноба,
Между чашкой пара и наваждением встречи
С отрешенностью пассажира и сноба
Позволяешь пространству снаружи в тебя перетечь...
Чтоб сорваться в него, оставив пальто и сумку
На стуле в фойе, будто вот-вот вернёшься,
Будто и правда можно уйти отсюда,
Или пейзаж, как пальто, впредь тобою сношен…
КОГДА Я КУРЮ СВОЮ ТРУБКУ
Зыбкость её формы напоминает волну и дым,
Сначала этот шум, изниоткуда,
Потом изгиб и спокойный пар,
Вырастающий в трепет, в замедленное движение;
Как странный сквозной тоннель, она
Отлучённая от дерева земли, но не от её притяжения,
Хроникёром рассказывает о явленном.
Завораживает танцем дыма, сном метемпсихоза;
Её эбеновая шея перетянута тремя тонкими дугами,
Как обручи на теле африканки.
Она больше, чем может вместить ладонь.
Я раздуваю её меха тайным,
И она отвечает прозрачно ароматным пением;
Становится проводником между мной и
Моими собеседниками, сталкер неизяснимого
Распределения волн и скоростей
ИЗОБРАЖЕНИЯ...
| 
О проекте
