...под фашизмом в чистом виде
я понимаю романтизм.
Сергей Курехин, член
Национал-большевистской партии,
интервью в журнале «Домовой».
*Публикуется в авторской редакции
-Товарищ Лимонов?
Его тусклые глаза в месиве морщин и мешков, а ведь когда-то сам писал – убейте
меня молодым, Лимонов не может быть старым, загорелись огнем радости, этот
жалкий со стриженной наголо седой головой и неопрятной бородкой аля-Троцкий
захрипел что-то. От радости в зобу видите ли дыханье сперло... Старик хрипел,
мотал своею седой башкой, как очки не слетели и ни как не мог ни чего из себя
выдавить. А ошибиться я не мог.
-Товарищ Лимонов? Это вы?
конечно я просмотрел множество диапозитивов и видеозаписей, проглядел
десятки и десятки фотографий, но все же два года тюрьмы, а права на ошибку у
меня не было. Морального права...
-Товарищ Лимонов?! –
нетерпеливо я поддал требовательных нот в своем голосе, так чуждо звучащем
из-под шлема даже для меня самого в это слегка туманное пустынное осеннее
утро.
-Да! –
выдавил из себя этот жалкий старикашка и начал движение своего старого тела
одетого в обтрепанное короткое черное пальто и какие-то серые что ли брюки в
мою сторону. Я возвысил голос до торжественного, как не раз репетировал в
ванной:
-Черный интернационал международного движения за фашизм избрал
вас, товарищ Лимонов, на почетную роль жертвы международного сионизма и
империализма!..
Глаза этого старика расширились до огромнейших размеров и их стала заливать
какая белая пелена, пелена-краска ужаса и страха. Я снизил тембр до
интимного:
-Я страшно завидую вам, товарищ Лимонов. На вашей могиле сотни и
тысячи молодых героев будут клясться в...
Эта мразь, эта погань не дала мне докончить! резко развернувшись, эта тварь
дрожащая бросилась бежать, вместо того что бы с отвагой, как подобает
настоящему герою фашизма, принять смерть, а его еще суку выбрали на такую
почетную роль... Ко всему прочему эта мразь бросилась назад, под защиту своих
везнителей, назад в сторону тюряги!..
Все это не сильно торопливо мелькало в моей голове, а руки, руки
доведенные часами тренировки до автоматизма делали свое дело. Левая резко
раздернула вниз молнию черной кожаной куртки, правая выдернула из
подмышечной кобуры серебристый магнум с накрученным цилиндром глушителя,
левая обхватила кулак правой, крепко сжимающей ребристую рукоять... И я
обернувшись в упругом пластике сиденья, спокойно и неторопливо стал
поднимать длинное тяжелое орудие Валгаллы, совмещая мушку и удаляющуюся
как-то медленно и вихляясь, спину с каким-то жалким рюкзаком, болтающимся,
болтающимся между лопаток. Медленно-медленно совместил мушку и этот
линялый когда-то розовый городской рюкзак с какой-то ободранной эмблемой,
медленно-медленно потянул тугой спусковой крючок...
Раздался негромкий хлопок, не громче новогодней хлопушки, не
громче, хорошие глушаки изготавливают недочеловеки в Таинланде, руки с
длинным-длинным орудием Валгаллы слегка подбросило вверх. Фигура в черном с
серебристо-серым ежиком неопрятных волос вскинула вверх руки и со всего
размаху ударилась об асфальт лицом...
Мы у себя в штабе долго спорили – делать контрольный выстрел или не делать,
победила моя точка зрения. Мы не киллеры, это не заказное убийство, а жертва,
пусть и замаскированная под убийство, вполне достаточно одного выстрела в
позвоночник из магнума. В знак доказательства своей правоты я
продемонстрировал членам штаба на каком-то вонючем бомже, оскорбляющем
своим видом саму жизнь, правоту своих слов. Бомж был мертвее Ленина уже
через пару секунд...
Я щелчком электронного переключателя завел японский мотор,
прибавил газу и включил первую скорость. Разворачивая Хонду одной рукой,
другой я спрятал магнум в кобуру, задернул молнию куртки и медленно подкатил
к первой жертве международного сионизма и империализма. Жертва лежала как-
то ничком, из под короткого пальто натекла какая-то темная, но вовсе не
кровавая лужа, резко пахло сортиром, голова с неопрятным ежиком волос была
втянута в плечи, руки вцепились казалось в асфальт...
Я достал из бокового кармана куртки металлический крупный
могендовид и бросил его на простреленный рюкзак, что-то там звякнуло, но мои
мысли были уже далеко от грязного асфальта, черной изломанной фигуры на
нем, грязно-кровавых кирпичных стен старой тюрьмы...
Мои мысли мчались в голубую звенящую даль, в хрустальную высь, в
голове звенело, как всегда после Акта, я казался сам себе если не Богом, то
Героем эпоса точно, Героем эпоса который еще не написан, но который
обязательно будет написан, про молодых красивых героев-фашистов, про...
Сильный-сильный громкий взрыв разорвал тишину осеннего
московского утра, разорвал на мелкие клочки, но ни кто не выглянул из окон, ни
кто – офисы и магазины на первых этажах в связи с ранним утром еще пустовали,
не считая сонных охранников, а выше живущие в квартирах москвичи давно уже
отвыкли за последние годы любопытствовать на взрывы и выстрелы – ну еще
одна разборка между братками, а нам то с того ни холодно ни жарко, и в кармане
не прибудет...
Коптящее черным дымом колесо от мотоцикла Хонды прямиком
катилось в Валгаллу.
* * *
*...Вэнис-бич предместье Лос-Анджелеса
Картонные и фанерные желтые и розовые старые домики
Широкая полоса отличного песка непрерывно подвергается наездам могучего
ровного океана
В конце шестидесятых здесь массово стали селиться хиппи
Вместе с хиппи пришли наркотики и торговцы наркотиками
Вэнис-бич похож на голливудские декорации, наспех сооруженные, в которых
почему-то остались жить люди
Полоса песка в несколько сот метров шириной, пальмы, редкие магазины
хипповой одежды, редкие забегаловки, растрескавшиеся заборы, негры бьют в
тени пальм в бочки из-под бензина
Теплый, как парное молоко, воздух, алоэ в три метра высотой стеною, яркие
шипастые цветы
Кайф вечного отдыха, вечного фланирования, вечных неспешных разговоров на
хипповую тематику
И через сто лет здесь будет так – моде хиппи не подвержены
Запах марихуаны над асфальтовым променадом, просветленные лица святых
старых хиппи усохших в индейцев, запах бобов от мексиканской забегаловки
Остаться здесь, найти легкий job,
Идти с ней купаться
Курить марихуану, думать до дури об ацтеках, о Монтесуме, о грибе «пайот», о
вулкане Попокатепетль, произносить «Попокатепетль», «Попокатепетль»
Называть жену Кафи
А если выпьешь, «Катькой»
Затем валяться на матрасе положенном прямо на дощатом полу, под
широченным открытым настежь окном, член измызганный после многократного
употребления в разных видах скукожился до микроскопического размера и
отказывается воспрянуть
Под окном на этаж ниже проносятся по асфальтовому променаду парни и девки
на роликовых коньках и досках на колесиках
Какое счастье – рядом валяется вся мокрая от пота Кафи-Катька, тяжело дыша
раскуривает очередной джойнт
Я вспоминаю далекий 1976 год и думаю – какое счастье, что я здесь тогда
остался
Неизвестно, что бы со мною было бы, что бы со мною стало, если бы я тогда, в
далеком-далеком 1976 не выбрал бы эту тихую гавань
Вэнис-бич с марихуаной, хиповыми разговорами на различнейшие хипповые темы,
долгие-долгие вечера, тянущиеся не спеша, как кайф
В песок пляжа негусто, но достаточно воткнуты высоченные пальмы, среди
молодежи тусующейся по променаду, практически нет хипни, изредка мелькнут
дреды или стриженная и крашенная башка в ушах гроздья пирсинга
ориентальные шмотки
Я тогда как утопающий схватился как за соломинку за этот вариант
предложенный мне судьбою
Я лежу на матрасе уткнувшись лицом в жесткую холодную подушку пахнущую
почему-то табаком, мне лень вставать и идти в туалет, я удолбанный на хер, мне
можно, я хулигански ссу в постель, мне тепло...*
____________________________________________________
*Эдуард Лимонов. Это я - Эдичка!
* * *
-Савченко! –
загремело за железной дверью ключами и сердце залила горячая волна
счастья-несчастья, но удовлетворения точно – наконец-то!
-Савченко, ебаный бабай, с вещами! На свободу, писатель...
Приготовиться.
А почему так рано, еще миски не собрали после завтрака, овсянка на воде без
грамма масла, сахарок на бумажке, пайка черняшки и теплые помои под
названием чай в помятую кружку, еще же спецчасть закрыта, а вдруг
провокация?.. Сердце тревожно сжалось, я оглядел маленькую пустынную камеру,
куда меня перевели неделю назад, одиночка... Спросить было не кого,
сопротивляться выпуску на свободу – смешно, будь что будет, видимо не хотят
демонстрации по случаю освобождения основателя и вождя партии национал-
большевиков.
Я присел на край нижней шконки, металической койки, в тень верхней,
пустой. Сквозь решетку полос верхней шконки уставился на серый, давно не
беленный потолок, откинувшись на руки... Два года, ну ничего, ничего,
наверстаем, снова за работу, все для революции будущей, девки... На душе стало
тепло, в штанах даже шевельнулось... Девки, нормальная жратва, мясо!..
Жаренное мясо, красное вино, сыр... Рот наполнился слюною, я даже замычал,
блядь, на хер я покинул Францию, жил бы да жил, писал бы да писал, печатался
бы да... Но тогда бы не было ни чего! Совсем ничего – ни юных глаз с
вожделением глядящих на своего вождя, юных тел пахнущих молодым потом и
желанием, революционеры мои, известности, конспирации... Нет, можно заплатить
двумя годами жизни за все это, зато впереди... Внезапно захотелось взять для
будущего музея, ну когда придем к власти, музея Вождя, мисочку, ведь ни хера
сволочи не сохранят на память... Поддаваясь порыву, я вскочил со шконки и
схватил тщательно вылизанную от овсянки миску – алюминевую, с помятым краем
и похабной надписью выцарапанной по дну, схватил и сунул в рюкзачок со своими
жалкими вещичками – а вдруг не отметут, не отнимут, хотя вряд ли... За дверью
загрохотало вновь:
-Савченко, с вещами!
Дверь распахнулась, за ней два дубака-коридорных и корпусной с бумагами
какими-то. Ведут, ведут по коридору. По которому полтора года ходил на
прогулки на крыше, во дворики... Стены выкрашены грязно-зеленым, по сторонам
железные двери камер, под ногами резиновый черный ковер... Ведут вниз, в
каптерку, между этажами решетки, корпусной отпирает и запирает, идем. Широко
распахнутая дверь, поперек камеры, окно под потолком, знакомый деревянный
прилавок, здесь я получал тюремное и сдал свое, теперь же - сдаю тюремное,
натягиваю пахнущее плесенью и карболкой с хлоркой свое, отвыкшее. Два года
не виденное, в чем был на суде. Рюкзачок непроизвольно прижимаю к груди, но
вроде бы никто не собирается обыскивать, меня же в одиночку затем и перевели,
что бы маляв-записок не набрал, может и проскочит... Корпусной ведет меня
наверх, какие-то двери, решетки, рыла тюремщиков вроде с любопытством
таращатся, еще бы – вождя, Лимонова отпускают... Пахнет привычно – баландой,
кашей, немытыми телами, застоявшейся болью, неужели я сейчас увижу ее,
волю... Знакомы звуки проснувшейся тюрьмы, звон ключей, какие-то крики,
откуда-то плач и вдруг как по сердцу ножом крик – Семка с двадцать пятой
пидар!
-Стой, гражданин!
Стою, впереди решетка, сзади решетка, прижавшись ко мне боком стоит
корпусной, дышит нечистым, зубы что ли гниют у фашиста, прямо передо мною
стеклопластик, а за ним солдат, берет у корпусного бумаги через щель,
вглядывается и вчитывается в них, затем поднимает глаза на меня. Молоденький,
лет двадцати, мог быть у меня в партии, а он революционеров охраняет, палач!..
-Гражданин Савченко? Имя, отчество, год, месяц, число рождения,
место рождения.
-Эдуард... –
голос срывается, я хриплю что-то непонятное самому себе, но кое-как
справляюсь и глотая буквы от волнения, отвечаю молоденькому палачу. Тот
удовлетворен, кивает головой, одну бумагу просовывает в щель мне, что-то
щелкает, гремит, гудит и корпусной выталкивает меня в короткий коридор. Еще
одна дверь, на этот раз не решетчатая и не железная, а обыкновенная
деревянная и ободранная, какие бывают в учреждениях. Я оглянулся, корпусного
уже не было и решетка была закрыта. Я был свободен...
На не высоком крыльце тюрьмы у меня перехватило дыхание и выбило
слезу. Свободен... Легкая дымка и холодок, пустынное осеннее утро, вождя
конечно ни кто не встречает, кто же думал что меня отпустят в такую рань,
спецчасть еще закрыта, так чего мне здесь ждать, не чего... мысли путались и
мешались в голове с картинами моей встречи в штабе партии, а ноги сами несли
в сторону недалекого метро. Высокие дома по сторонам улицы казалось
нахохлились, слепо смотрели закрытыми окнами, кругом не души, а это еще что
такое? Незнакомец верхом сидящий на великолепном мотоцикле, весь в черной
коже, за черным стеклом шлема сама пустота!..
-Товарищ Лимонов?
Сердце бешено забилось, горло перехватило – не забыт, нет! не забыт, соратники
по партии послали встретить!.. На глаза навернулись непрошеные слезы, черт,
стареешь вождь Лимонов, стареешь... Я мотал башкой и не мог справиться в
проклятым горлом. Одним словом от радости в зобу дыханье сперло, видите ли...
Я хрипел, мотал башкой с седым ежиком и ни как не мог ни чего из себя
выдавить.
-Товарищ Лимонов? Это вы?
Повторил этот молодой соратник, товарищ по партии, мне захотелось прижаться
к его кожаной куртке лицом и вдохнуть его запах, запах молодого тела, кожаной
куртки, наверное запах дешевых сигарет, возможно пота... Пота молодого тела,
звериного тела, тела молодого сильного зверя...
-Товарищ Лимонов?! –
нетерпеливо поддал товарищ по партии требовательных нот в голосе, так
требовательно, но с тем не менее как-то уважительно что ли, уважительно ко
мне, ко мне, вождю партии... Голос глухо звучал из-под опущенного черного
стекла в это слегка туманное пустынное осеннее утро.
-Да! –
выдавил я себя и всем телом посунулся навстречу желанному запаху молодого
бойца... Голос внезапно взлетел до высшего регистра, до торжественного, что ли:
-Черный интернационал международного движения за фашизм избрал
вас, товарищ Лимонов, на почетную роль жертвы международного сионизма и
империализма!..
Я чувствовал как мои глаза расширились до огромнейших размеров, фигуру в
черном на мотоцикле стала заливать какая-то белая пелена, пелена-краска
ненависти и... А эта сука, этот пидар в коже, эта мразь снизила тембр до
интимного:
-Я страшно завидую вам, товарищ Лимонов. На вашей могиле сотни и
тысячи молодых героев будут клясться в...
Ну так сам бы пидар и был бы жертвой, мелькнуло гневно в голове, но ноги уже
сами, без участия головы разворачивались, разворачивали и резко
развернувшись, я бросился, бросился бежать... Бросился назад, под защиту
правопорядка и законности, под защиту дубаков, назад в сторону тюряги!.. Там ...
Я бежал из последних сил, отчетливо чувствуя что ноги мои еле-еле
передвигаются, голову я втянул в плечи обтянутые стареньким пальто и все
ждал, ждал, ждал... А этот пидар все не стрелял сука, не стрелял!.. Я бежал
вытаращив глаза, вихляясь из стороны в сторону, что бы хоть как-то избежать
выстрела в спину и все ждал, ждал. Ждал. А эта мразь все...
Самого выстрела я не слышал, наверное глушак, по рюкзаку изо всех
сил что-то хлестнуло, я увидел как грязный асфальт стремительно летит
навстречу мне, прямо в лицо, я увидел отчетливо растоптанный окурок сигареты
с фильтром и изо всех сил ударился всем телом об землю, со всего размаху
ударился об асфальт лицом... Наверное я был ранен, так как в брюках стало
мокро и из меня потекло, я лежал и ждал боли в области спины, совершенно
позабыв об резкой боли в ободранном и разбитом лице... Я лежал и ждал боли,
напрягшись всем телом. Я ждал этот страшный момент, когда мое тело скрутит
невыносимая боль, перед глазами все потемнеет и... И я умчусь на оленях в
Валгаллу... Но боль все не приходила и не приходила, внезапно я услышал рев,
грохот, реактивный нарастающий, рвущий уши рев приближающегося мотоцикла –
я понял что я пока жив, но сейчас этот гад меня добьет, дострелит, за что, за
что?! Мама!!!
Я лежал ничком, вокруг резко пахло сортиром, голову я втянул в плечи, руками
вцепился в асфальт, разглядывая растоптанный окурок, прислушиваясь к
реактивному грохоту приближающейся смерти и...
И мотоцикл промчался мимо, я не услышал ни чего, совершенно ничего! я даже
ни чего не почувствовал! совершенно ни чего – ни боли, ни... ну совершенно ни
чего, только какой-то толчок в рюкзак что ли и какой-то металлический звук
надо мною...
Я с опаской приподнял голову, как... Как сильный-сильный громкий взрыв
разорвал тишину осеннего московского утра, разорвал на мелкие клочки, я изо
всех сил снова вонзился лицом в грязный асфальт, вот оно!..
Но я снова ни чего не чувствовал – ни боли, ни... ну ни чего... совершенно ни
чего... только в голове звенело. Медленно, с опаской, я приподнял голову и
посмотрел вперед. Там, где-то далеко-далеко впереди катилось коптящее
черным дымом колесо от мотоцикла. Наверное катилось прямиком в Валгаллу.
2005-2006
О проекте
