Анахронизм
балки, лифчика лямки, лопухи
у устойчивой реки.
сами и самки, смачно смычивши выи,
вдавленные в рамки, днём разменянные
на чаевые.
необитаемые бабы, дома на своем кургане,
неподвижны при урагане.
кроме метро, всё в моей жизни недвижимость,
счастья снижена урожаемость,
стадом утоптано пастбище, лежбище,
не искать клада на кладбище.
берег – окраина реки, её крайность,
украдкой украденная укрония
детской Украины. Где радость
непомерной виноградиной
за щекой,
память сжимается, как шерстяное
изделие в горячей воде.
эхо склоняет слово Херсон.
жертва любовного недоедания,
с сумками наперевес, не выкачивай грудь,
трепач-гренадер, некому на тебя взглянуть,
возвращаясь с задания, некого взять,
и обняв наповал, в губы, наотмашь,
поцеловать.
я не ответов знахарь,
нимф паха пахарь.
с лестниц снисходительный,
не сплю, вечно бдительный.
рук в карманах маятник, засов,
время идет само, без часов.
какой-то я сегодня не точный,
не точечный, обесточенный,
привал, перевал, девятый вал,
где та, что я ещё не обозвал?
с пол-слога я-б её-б узнал,
внебрачную незнакомку,
пальцев ломкую соломку.
мне с ней по рукам,
мне с ней по летам,
мне с ней поделом,
мне с ней попятам,
все дороги ведут
если ими идут.
но вот я и дома,
и вот дом и тут.
Декабрист в Июле
Тень умеренности, чертежи,
жизнеустановки выведенные
на скатерти из кальки.
Ручки пернатый станок
мне не нов, даже как-то был
к нему навык, да отвык я,
перешёл с ним на вы.
Вот воскресение, когда я в зеркале
с ног до головы
сам себе не ловок.
Лохмотья скольколетней,
сколькозимней бороды
на лице, лежбище личности
(как лобок Мнемозины.)
Власы мои лежали как трава,
что преет на прискучившей могиле
и неизвестного и не солдата,
под пористым сугробом,
за свеженеокрашенной когда-то
оградой.
Немного обещающая внешность.
Простил себе нерезкости погрешность,
и бритвой руку увенчал.
Той бритвы лезвие мне дал,
не то чтоб доктор, но некто
в белом халате.
И вот, несу я ноздреватый вздор,
и вру безбожно, очинивая
брадобрития сказ.
Морда ровней колобка,
раны кровоточат слегка, кожа от ножа,
как пальцы от станка, отвыкла тоже.
Глаз помазок волнуется выше,
и опять же волос на крыше.
Окунул бритвенный прибор
в невязкую в рукомойнике тину,
стою, вылитый Петров-Водкин,
проявляю самолюбия картину.
Три года старости с лица махом скину.
Рот взятый в условные скобки усов,
заглушает правды голослов,
и вот уж не лицо пожилого возраста ты,
а новобранец красоты.
Утром воспалённые глаза,
взора узду накинул на зеркала изображенье,
образa (что только в зеркале её не отражалось)
в паху захватывает дух,
не узнать меня не кому,
вот и слово сдержалось.
Кольцевая зависимость
Рта ров,
сердца нарыв,
языка подол,
в глазах — ни души,
пальцем запер уши,
кровь, постой,
не шурши.
Держи себя в руках,
стой на своих ногах,
гляди в оба. До нее
не рукой подать.
Вышеупомянутые мятые
руки дрожат не от озноба.
Раздвинуть стены,
не обрушив крыши
не суждено.
Остается одно,
лечь на дно, сесть в седло
сиди, седой, в растрёпанной постели,
мягко она стелет,
но не до сока
в осоке.
Слова смысла не возымели.
Сегодня вам не порукам,
с ней, твоей смежной,
сложно ей быть нежной.
Ход дней, как карусели
беспредел.
Посуда мытая во гневе,
полы метённые назло,
эко тебя развезло,
с птицей в горсти,
ты как в воду глядел,
и вот ты снова не у дел,
зубов заговорщик,
безделья чародей,
сиди, грусти,
молчать умей.
Вечера Дамоклов меч
над Ахиллесовой пятой.
Сиди на постели иль на диване,
боком к Кордильерам,
другим боком к ванне,
Шекспир припрятавшийся
в Бедном Демьяне.
Плач слышится в ванне,
над водой соски как поплавки,
шашки, дамки, поддавки,
ты себя не привлеки
утопии утопленницей этой,
теперь не ко времени,
не с руки, она одна и та же, хоть
и раздета. Той Офелии руки —
курки.
Теперь отсюда лишь
твой путь и шествие,
что не поворот, то навыворот,
что не шаг — нашествие.
Слов кишинев попридержи, погоди,
на язык не переводи,
заткни лучше наушниками уши,
часовые шаги станут тише, глуше.
Стеклотара
Жить вместе,
как мельницу
дыханием вертеть -
крути – не крути,
а не открутишься,
один как перст
в поле без горсти.
Страсти кривливой
повесть прости,
пора и мораль довести.
В пути, одному
легче быть одним
или мной
или им.
В глубине, на илистом дне,
кистеперой рыбой
возлежать ему, мне.
Не кидай окурок,
придержи, подбери
замок, вратаря по двери,
море переволновалось не раз,
я снова недовыполню заказ.
Изволь из неволь
изловчись, ловец,
схвати ту, за стеклом
со стеком.
На запуск, в отпуск
пухом лечу, со службы домой
и соком теку, и что-то строчу,
какие-то органы топорщатся в боку,
ни разу не ступить в ту реку,
сморщенной плоти лубок,
я не мелок не глубок,
лыком шитый колобок,
урок другому человеку.
Пастухом ила иль пыли,
погоняешь недели
от чека к чеку,
от колыбели к мели,
рыбопродукт века.
Сердце не водопой,
но прореха, не услышать
звука при изобилии эха.
Мне всё не мало,
когда так мало мило,
когда уж променял
судей на мыло, и поутру
в мутной воде, себя ты ловишь,
и мелешь ерунду
в том взмыленном пруду.
Ресницы вазелином смазаны,
этот танец не заказанный,
пиши, спеши от силы,
в бельмах бумаги
гулкий мрак могилы.
Занавески неводом
весенний свет отцедили,
ну как тут умереть,
раз тут не жили?
Порога преступник
В дневное месиво
тугой дверной пружиной,
как из рогатки к чёрту на рога,
навылет запущен.
Пращи той шлепка звучней,
наружный дождь
нарушил шум и правила,
а тут и он туда-же,
что только не придет на ум.
Наш, от излишков распростал лицо,
бесплатно, и вполне стоит того,
стоит, скалы круче.
Шёпотом воды научен.
Во все стороны - небо
тонко дождём заштопано.
Герой взор, как вилку, воткнул,
пальцем на ус лихой мотает.
Неполон вид из амбразуры глаз,
влекомое насекомое,
скучающее ископаемое,
он и хотел любить сплеча,
да только кровь не горяча.
Вывески ветром танцуемы,
слякоть в носоглотке.
Заспиртованный гад,
клещ в янтаре.
Сновый год!
Чуть колышется рта волосатый склад.
Запри дверь на засов,
коль Январь на дворе.
И краткое
Тело место мяло,
устало, остыло
осунулось и уснуло.
Уютное твоё тело,
нервов невод,
повсюду живот,
станет утиль-сырьем.
Мелкий помещик
любого лобного кресла
вычисляет, какой отсюда
может быть вывод?
Написав “ноготок новой Луны,”
отставил стакан и вышел.
Делопроизводством жизни занят.
Посуду вчерашнюю моет
спустя рукава,
вечный в грязь ударник.
Тепло ноги
печатает кафель кухни,
на полу, лука плоский круг,
как отпечаток большого пальца.
Как другой ноги улика.
За окном, окна автобуса
расчленили на кадры лицо.
Лица за окнами,
как маринованные яйца
в засаленной банке.
Окон кадриль,
лиц едва приметные условия
и недомолвки.
Другие люди
зонтами подпирают
провисшую подкладку неба.
Поэт назад прошамкал
от окна к столу.
Кресло, вот и теплый стан.
Бусинами на светло-серую леску строки
слов нанизал ожерелье,
фонем ворожей.
Всё вроде уж сравнил,
сравнительное,
несравненное.
И под листом стиха,
как на контрольной, мальчик,
выписывает своё имя,
и увивает завитушками
Декабрь.
Пьяненький принц
в такт словам своим кивает,
и одуванчик головы его
облетает.
О проекте
