Александр Беззубцев-Кондаков. П�САТЕЛЬ КАК РАСТЕН�Е

Вегетативная символика в творчестве Василия Розанова и Франсиса Понжа

Взяв в руки горсть земли, человек мог бы сказать: «Вот все, что мы знаем о всемирной истории»1. Земля – это единственная историческая реальность. Она пропускает человеческий род через себя, она самый надежный хранитель людских тайн. Земля кажется покорной, но принуждает человека к изнурительному труду. Человек для земли – всего лишь зерно, которое падает в почву. Вопреки общепринятому мнению, о земной жизни человека следует говорить не до, а после его смерти. В своем знаменитом стихотворении Владислав Ходасевич говорил о том, что все живое в мире идет «путем зерна», то есть повторяет судьбу растений – умирает, «сходит во мрак»2 земли и вновь возрождается, прорастая к солнцу. Поэт переосмыслил евангельский образ вечно умирающего и рождающегося зерна: «…если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (�оан. 12; 24). �здревле земля, как одна из стихий мироздания, олицетворяет материнское начало. Сходство земли и женщины – в способности рождать. Василий Розанов писал, что женщина подобна земле, «которая пуста, доколе в нее не упало зерно. Зерно, правда, без земли тоже «ничего»…»3

Человеку и растению присуща способность «расти вниз» и «падать вверх»4. Человечество ежеминутно предает земле зерна завершившихся судеб. � каждый из нас пройдет древним, как этот мир, «путем зерна», приобщившись к вегетативной жизни, уподобившись спящим во хтоническом мраке «смиренным корням»5, о которых писал Осип Мандельштам. Как заметил в своем знаменитом «Разуме цветов» Морис Метерлинк, растительный мир только кажется нам таким умиротворенным и кротким. Растение - это пример непокорности, ибо, будучи привязанным к месту, оно испытывает постоянный «голод пространства»6 и стремится «победить высотою роковую тяжесть глубины»7, оно – воплощенная энергия бунта, стремления вырваться за пределы возможного. Французский философ Гастон Башляр заметил, что одна из функций дерева – «создание летающих предметов»8 - листьев. В дереве словно заложена потребность оторваться от земли и воспарить. Дерево, писал Башляр, это «явленная взору сила, уносящая земную жизнь в голубое небо»9. Растения олицетворяют не только ландшафтное, но и также идеологическое разнообразие жизни. Метерлинк призывал людей учиться у растений их мужеству, находчивости и неутомимости. Растения гораздо чаще, чем люди, одерживают победу над судьбой. «Говорят, что инвалиды, потеряв конечность, испытывают небывалый прирост способностей, - писал французский поэт и эссеист Франсис Понж,- так и у растений: их неподвижность и порождает их совершенство…»10 Неподвижность кажется человеку трагедией, самым страшным уделом, ибо именно движение воспринимается как главный атрибут жизни. Однако жизнь не исчерпывается движением.

Василий Розанов говорил, что «между дубом и клюквой есть разница в величине, но не в законах роста и не в таинственном характере роста. Кажется дуб ближе к огромной скале, около которой стоит…Кажется, нет ничего общего между ним и травкой: между тем оба они одно»11. Жизнь растений – подлинный космос, внешне пассивный и внутреннее многообразный. Филолог Михаил Безродный одним из первых заметил особенное пристрастие Василия Розанова к вегетативной символике12 - к Древу Жизни, к зерну, корням, листьям и побегам. Самые различные явления культуры, политики, религии и философии Розанов описывал, обращаясь к гештальту растения. Например, свой консерватизм он объяснял как детское желание охранять природу: «Беречь травку, не вырывать травку»13. Удивителен этот «растительный консерватизм», который является проявлением желания жить в соответствии с законами природы и волей Божьей. До сотворения человека мир существовал, хотя в нем не было мысли и разума, и это вегетативно-животное состояние мира чем-то напоминало беременность, ожидание рождения, которое делает человека похожим на неподвижное, но растущее растение. Вегетативное, природное, дочеловеческое (или внечеловеческое) - вот что привлекало Розанова. Одним из ярких продолжателей этой интеллектуальной традиции в западной философии стал оригинальный мыслитель, поэт и эссеист Франсис Понж (1899-1988 гг.), который прославился благодаря опубликованной в 1942 году книге «На стороне вещей» (название можно перевести и как «Предвзятость вещей»). Как известно, Василий Розанов многое сделал для «эссеизации» литературы, для снижения требования к жесткости формы изложения. Он признавал лишь естественную форму – текст оставался таким, каким сформировало его настроение автора. В этом отношении Франсис Понж выглядит как верный последователь Розанова. У Понжа был такой же, как и у Розанова, афористичный стиль письма, он так же неровен, склонен к двусмысленностям, подчеркнуто непоследователен и адогматичен, сомневается в общепринятых мнениях. Они оба – тайнописцы быта, служители «ботаники грёз»14, певцы простых радостей жизни, простодушные и мудрые натуралисты. Понж с нежностью писал, как можно «приручить» картофель с помощью кипящей воды. А с вареной картошкой «не просто жить, но и философствовать можно»15. Это высказывание вполне могло принадлежать и Василию Розанову. Подобно русскому философу, Понж постулирует человеческую природность. � здесь текстуальные совпадения почти абсолютные. Человек – «наименее разумное животное»16, - сказал Розанов. Человек – одно из «самых безумных животных»17, утверждал Франсис Понж. Среди высказываний Розанова немалую часть составляют несформулированные до конца суждения, недодуманные мысли, которые, пожалуй, никто другой не рискнул бы высказать. Это как бы «наполовину рожденные» мысли. Гастон Башляр заметил однажды, что мало кто из пишущих «может подарить нам само зерно образа, образ-зерно, зерно-образ, для которого характерна большая сгущенность, чем для поэтического высказывания»18. Василий Розанов делился с читателями именно «образами-зернами», которые прорастали и плодоносили уже в сознании читателей и последователей.

Наверное, главная духовная встреча Василия Розанова и его младшего современника Франсиса Понжа происходит в мире архетипизированных растительных символов. В 1901 году Василий Розанов написал эссе «Трепетное дерево», которое стало настоящим признанием в любви к прекрасному и оклеветанному Божьему созданию. «…вместо того, чтобы любоваться им, человек заподозрил его в каком-то чудовищном родстве или единении с предателем �удой, и что дерево вечно дрожит от страха. Какой вымысел! Какое уродство в смысле!»19 Осина, названная деревом �уды, – пример того, как человек навязывает природе чуждый ей смысл, создает лживую символику вместо того, чтобы пытаться понять скрытые смыслы растительного и живого мира. Василий Розанов с восхищением писал о «лядвеобразных» палочках и корешках, которые наводили его на мысль о «купающихся девушках»20. Он собирал их и – интимно, трепетно – прятал под пальто. Жители Петрограда в смутные годы, когда разразился топливный кризис, собирали на улице палки, сучья и щепки, чтобы обогревать холодные квартиры…Делал это и Розанов, но с иными мыслями, думая не только о тепле, но и о запечатленных в этих «лядвеобразных» сучках архетипах. Он не просто брал сучок с земли, а подглядывал за ним, как смущенный юноша - за девичьем купанием.

Розанов размышлял о том, что христианство отошло от природной жизни, видит в окружающем мире сплошные искушения, угрозы для своей аскетической морали. Катастрофа случилась с традиционной русской жизнью, замешанной на язычестве: «Быт народный, все цветочки, все листочки на нем обрывались с отвращением сперва греческими монахами, крестившими и начавшими учить Русь, затем – выучившимися у них русскими монахами…»21 Розанов писал, что церкви следовало бы «ввести национальные праздники древонасаждения, цветополивов»22, чтобы вернуть христианству утраченные «листочки и цветочки» - дыхание природности, космического единения всего сущего. Розанов постоянно пытался преодолеть противоречие между языческой (животно-растительной) и христианской (человеческой) религиями. Он призывал «заселять поля» России: «Бог вас накажет, если четыре вершка земли останется без семени»23. Пустующие поля, вдовствующая земля – это гибель России, это не только физический голод, но и метафизическая смерть. География, климат и вся хтоническая среда не только формируют природный мир страны, но и определяют стилистическое своеобразие ее культуры. «Север – суров…- писал Розанов, - Чувства в нем не вытягиваются в длинную пальму, не ветвятся, не раздаются в пышную зелень, а растут приземистой березкой, коротенькой, «ядреной», стелющейся по земле»24. Поэтому русская литература традиционно тяготеет не к экзотизмам, а к ценностям почвы, родной земли, своей суровой северной отчины.

Франсис Понж заметил, что письмо – это «растительный» способ самовыражения, альтернативный «животному», заключающемуся в устной речи или языке жестов. В книге «На стороне вещей» Понж неоднократно говорил о превосходстве флоры над фауной. «Растение выражаются с помощью письма, которое не изменишь. Нет никакой возможности вернуться к написанному, переписать невозможно: чтобы исправить, необходимо добавить к тому, что есть».25 �менно так и создавал свои тексты Розанов – раз и навсегда, без попыток переписать, потому что любая правка приводила к созданию нового текста. Нельзя ведь заново подумать. Мысль необратима. Новая мысль и будет новой, а не исправленной старой. Каждую осень с деревьев облетает листва, чтобы весной зазеленела новая крона. Для растения любая новая «мысль», как писал Франсис Понж, - это «разрастание», новый побег, который не заменяет старый, а растет сам по себе. Поэтому «фауна движется, а флора разворачивается на глазах»26, как письмена на свитке.

«Навязчивая идея» каждого растения – саморазвитие или самораскрытие, растение живет внутри себя. Если животные так или иначе обращаются к человеку (ласкаются или нападают), то растения не замечают человека. Они будто бы и не знают, что был шестой день творения, когда появились люди. Возможно, именно поэтому растения покорны человеку, не умеют защищаться от него. Так, говорит Понж, апельсин способен «доставить наслаждение собственному палачу»27. Василий Розанов заметил, что «растение так далеко от нас, что уже не пробуждает к себе сочувствия»28. Человек не видит своего отражения в растении, он любуется им, как чем-то чуждым и легко властвует над растительным космосом. Возможно, в окружении флоры человек упивается своим могуществом и чувствует себя Богом. «Чем нас привлекают все эти прутики, стебельки?- размышлял французский поэт Жак Тардьё,- Легкой властью над бесконечно малым: человек рядом с ним великан – и тешится […]. Но куда денется его надменность, сойди он с лестницы существ, различимых глазом, и окажись в руках природы, где видна вся филигрань потайных двигателей созидания, извилистых линий судьбы! Вот он там, забившись в само святилище раны, чувствующий и дрожащий. Рядом со свирепым неистовством любви, двойными муками родом и рождений…»29. Растения прекрасны тем, что далеки и малы, неподвижны, молчаливы, не способны причинить зла, то есть противоположны нам. Но есть и общие для всего живого природные законы, которые роднят людей с растениями. Весной, размышляет Понж, деревья «начинают позволять себе глупости» и «дают выход словам – потоку, извержению зелени. �м хочется достичь полнейшего распускания слов»30. Когда люди счастливы, они начинают страстно говорить. Слова деревьев – листья. Растение самовыражается, разрастаясь. Оно живет словесно-растительной жизнью, безудержным извержением слов-листьев. Деревья «протягивают новые ветки, чтобы на них развесить побольше слов»31. �м кажется, что «сказать можно все, весь мир покрыт разного рода словами».32

Но, напоминал Розанов, «как вешний цвет проходит жизнь»33…На смену весеннему брожению, летнему буйству приходит осень, наступает пора опадания листвы. Все слова уже сказаны. «Опавшие листья» - такое название Розанов дал своей знаменитой книге. Осенняя листва красива и величественна, но она символизирует печаль увядания, она прекрасна красотой смерти. В ней – гибельная эстетика, которая привлекала и внимание Франсиса Понжа. Осенью листья метут «в корзину, в корзину! Природа рвет рукописи, уничтожает библиотеку, ожесточенно стряхивает последние плоды»34. Осень символизирует не только старость и увядание, но и разочарование творца, творческий упадок, тяжелое безмолвие. «Осень – и ничего нет, - писал Розанов, - Как страшно это «нет». Как страшна осень»35. Осенью приходит осознание того, что все было тщетно…Рукописи горят, как горит в осенних кострах опавшая листва. Дары природы оказываются столь же бренными, сколь и ухищрения человеческого разума, плоды людского вымысла. Смерть собирает свой урожай. Простодушные садовники жгут фолианты, некогда казавшиеся воплощенной мудростью. Гибнут рожденные весною письмена, но вечно сохраняется «священный текст» растительного архетипа, который каждый год воплощается в молодой листве, что повторяет свою «клейкую клятву».

Для растения окружающая среда – это источник пищи. Оставаясь внешне пассивным, оно берет все необходимое для жизни из почвы, воздуха и света. Так и писатель творит зримые вещи «из воздуха». Розанов извлекал идеи и сюжеты из повседневности, из бытовых впечатлений. Франсис Понж вдохновенно писал о папоротнике, апельсине, устрице, хлебе, лягушке и огне, проникая взглядом в тайную внутреннюю жизнь этих явлений и подчеркивая, что они не равны сами себе. Люди отражены в вещах. Мы читаем вещный мир, как текст. Поэтому, подчеркивал Понж, «отношения человека с предметами не сводятся ни к обладанию, ни к использованию»36. Морис Бланшо заметил, что когда Понж описывает вещь, невольно кажется, «будто вещь сама себя описывает». Создавая образ растения, Понж сам в него воплощается. «Но дерево Франсиса Понжа, - продолжал Морис Бланшо,- это такое дерево, которое, понаблюдав за Франсисом Понжем, описывает себя так, как, по его мысли, сам Понж мог бы себя описать»37.

Французский эссеист в книге «На стороне вещей» словно бы следовал той эстетической установке, которую сформулировал Розанов в «Опавших листьях»: «Взгляните на растение. Ну там «клеточка к клеточке», «протоплазма» и все такое. Понятно, рационально и физиологично. «Вполне научно». Но в растении, «как растет оно», есть еще художество. В грибе одно, в березе другое: но и в грибе, и в березе художество. Разве «ель на косогоре» не художественное произведение? Разве она не картина ранее, чем ее можно было взять на картину? Откуда вот это-то?! Боже, откуда? Боже, - от Тебя»38. В текстах Понжа вещи словно бы запечатлены раньше, чем их увидел художник. Господь только что выпустил их из рук Своих. Они первозданны и ждут, когда к ним придет очарованный живописец. Роже Кайуа в своем «Пирровом агате» заметил, что в минералах человек должен ценить те же «резервы красоты, которые он научился ценить в картинах и скульптурах»39. Эти слова вполне применимы и к растениям, чьи гармония и красота не только не уступают, но и во многом превосходят рукотворные создания. Понж помогает читателю раскрыть «резервы красоты», заложенные в вещах, которые кажутся нам обыденными. Ж.-П.Сартр говорил о Понже, что «никто не заходил столь далеко в понимании сути вещей. Здесь идеализм и материализм уже не к месту. Мы оказываемся далеко по ту сторону теорий, в гуще вещей, и они вдруг открываются нам как мысли, обернутые, каждая, в свой собственный предмет»40. Франсиса Понжа и Василия Розанова сближало созерцательно-бездейственное отношение к жизни, они рассматривают вещи и прикасаются к ним. Человек дарует культуре «произведения своей праздности»41, - утверждал Понж. Он признается, что говорит и пишет «в порыве скрытности»42, то есть вовсе не стремится быть понятым читателем и вообще, утверждает он, «мои самые драгоценные мысли чужды миру…»43 Ненужность, непонятость – одни из главных мотивов розановских размышлений.

На закате жизни Василий Розанов стал свидетелем наступления новой эпохи – железной, механической, промышленной. Опубликованная в годы Второй Мировой войны книга Франсиса Понжа «На стороне вещей» была посвящена тем вечным ценностям, которые ХХ век попытался опровергнуть. Поэзия легкомысленной будничности, радости праздного созерцания, безмолвие и покой – эти «простые» вещи, как правило, оставались недоступными и нереальными для современников Франсиса Понжа. Кому есть дело до жизни растений, когда бушуют вселенские катаклизмы, льется кровь и взрываются бомбы…

1. Понж Ф На стороне веще. М., 2000. С. 101 2. Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991. С. 11 3. Розанов В. Мимолетное. М., 1994. С.33 4. См. Айрапетян В. Толкуя слово. Опыт герменевтики по-русски. М., 2001. С.171-172 5. Мандельштам О. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи. Тбилиси, 1990. С.256 6. Метерлинк М. Разум цветов. М., 1995. С. 123 7. Там же. С. 122 8. Башляр Г. Грезы о воздухе. Опыт о воображаемом движении. М., 1999. С. 271 9. Там же. С.268 10. Понж Ф. Указ. соч. С. 57 11. Розанов В.Около церковных стен. М., 1995. С. 156 12. Безродный М. Конец цитаты. СПб., 1996. С.121 13. Розанов В. Мимолетное. М., 1994. С. 305 14. Башляр Г. Грезы о воздухе…С. 267 15. Понж Ф. Указ. соч. С.101 16. Розанов В. Мимолетное… С. 197 17. Понж Ф. Указ. соч. С. 149 18. Башляр Г. �збранное: поэтика пространства. М., 2004. С. 255 19. Розанов В. В темных религиозных лучах. М., 1994. С. 102 20. Розанов В. Мимолетное…С. 262 21. Розанов В. В темных религиозных лучах…С. 13 22. Там же. С. 57 23. Розанов В. Мимолетное…С.131 24. Розанов В. О писательстве и писателях. М.,1995. С.128 25. Понж Ф. Указ. соч. С. 56 26. Там же. С.53 27. Понж Ф. Указ. соч. С. 19 28. Розанов В. Около церковных стен…С.320 29. Тардьё Ж. Вольс// Пространство другими словами. Французские поэты ХХ века об образе в искусстве. Сост. Б.Дубин. СПб., 2005. С. 140-141 30. Понж Ф. Указ. соч. С. 26 31. Там же. С. 26 32. Там же. С. 26 33. Розанов В. Уединенное. М., 2006. С. 562 34. Понж Ф. Указ соч. С. 11 35. Розанов В. Уединенное… С.501 36. Понж Ф. Опора поэтики – предмет// Пространство другими словами... С. 91 37. Бланшо М. О Франсисе Понже// Понж Ф. На стороне вещей… С. 176 38. Розанов В. Опавшие листья// Розанов В. Уединенное…С.535-536 39. Кайуа Р. В глубь фантастического. СПб., 2006. С.132 40. Сартр Ж.-П. Человек и вещи// Понж Ф. На стороне вещей…С.171 41. Понж Ф. На стороне вещей…С. 150 42. Там же. С. 128 43. Там же. С.118