Семён Тертычный. Звательный падеж

1. Звательный падеж 
В 
На безразличном перекрёстке  
угрюмый не-герой, но наших дней, 
ему оттудова процесс течения видней. 
он никого не выбирал, он весь один 
и жизни гулкий вал чуть до него не докатил. 
Условно, он атлет, в беге на месте преуспевал, 
неказистыми глазами части с участьем перебирал, 
и писал повесть проходящих лет. 
В 
�здалека девушки шли, да кучерявились 
и завсегда ему много нравились. 
их школьные морщины  
на чёрных чулках бытовых чудокрасавиц,  
детские сумки в недетских их руках, 
бёдер разящие шарниры, скрытое тканью дыханье, 
пальцы болеют владением, для глаз умудрённых 
днём, бесхитростное отдыханье,  
для ночной поры пустотелое наваждение. 
В 
Дева как звонкая тетива,  
до блеска отшлифовано живота блюдо, 
не с ним, но имея его в виду, предается 
различным подвидам блуда, 
зачищенные глаза в упор не смотрят. 
Не дева, а подарочный набор. 
В 
Он, словоблуд и слов монтёр,  
на вертеле шеи его обсерватория. Он,  
с необдуманным лицом, негромкий глашатай,  
чревовещатель, песни своей созидатель,  
собирательный образ, Ломброзо тип, 
от курева просел и охрип. 
В 
Брейгелём небритым, в набрякших брюках бродит, 
далеко с заранее заготовленных позиций не отходит. 
В 
Владелец нечаянных ног с трудом приходит в себя,  
его нос как поводок, всех излюбил  
никого нелюбя. Молодой, холостой и уловкий,  
панталоны подвязал бечёвкой, зрит прямо в корень, 
не отражается в упаковке. 
В 
Многосердечный, мозговитый, вроде подвижный,  
но задумчивым плющом увитый, потёртый, 
потерянный мальчик. Облетает головы его одуванчик. 
В 
Каждая мимо по улице как тяжёлая потеря, 
про неё ещё в письмах не писано, но боже, 
какой безнадёжно нежной кожей оббиты  
чуткие их изгибы! Волосяной покров – хвост русалки. 
Он не устанет от рыбалки, хоть они любого 
самого сделают мутной рыбой, с опаской 
глядящей из подворотни очков. 
В 
Ну и попал в свои силки, осторожно расставленные 
по проезжей чаще, для рыболова нет дела слаще, 
про себя он слагает эти вирши,  
слоняясь из оттуда в отсюда, 
там где кончается лицо, начинается борода, 
жить бы ему в особняке, на забитом чердаке. 
В 
От энтропии нерасторопный, стал он притчей 
в косноязыцах, глазами, меж мятой щетины, 
как локаторами по углам и заглавиям шарит. 
В 
� вновь предстанет перед взором  
картина та, что сладострастия полна, 
подруг отпетых пелена. 
В 
Аттестат зрелости от общества знания,  
от него никому ни здравствуй, ни до свидания. 
Проруби глаз, взгляд навылет, он всё до дна 
допьёт, ничего не выльет. Очарования янычар  
с всклокоченным лицом. 
Стальные звёзды колким блеском  
истыкали разпростыни небес. Луны  
неплотно задраенный люк. 
В 
Слишком внимательно всматривался в своды чужих ног, 
слишком примеривался к оковам чужих рук,  
и уличного притяжения перебороть не смог. 
В 
Упал, головой на пороге,  
вдоль шагают чьи-то дробные ноги. 



2. Подстрочник 
В 
девичьи глаза 
ему кажутся 
переполными  
смысла. 
В 
мысли его 
узко русло. 
В 
сам он 
колумб 
кресла. 
В 
сложно лучше 
прийтись  
к месту. 
В 
слова текут 
как масло. 
В 
блик очей, 
и ему лестно. 
В 
зорко он взирает 
всё так интересно. 
В 
сидеть 
СЃРЅРѕСЃРЅРѕ,В 
В 
и его пост – 
тут. 
В 
его от мнемозины 
не раз развозило. 
В 
полевой 
исполин 
искусства. 
В 
закинул 
существительного 
грузило. 
В 
ведь всё как у людей, 
но всё не по-людски. 
В 
везде слоняется, 
нигде не прислонится. 
В 
в конце концов, 
конец сумеет, 
наконец, явиться. 
В 
В 
В В 
3. Неприятель  
В 
Не с руки со мной ругаться, 
сижу чурбаном, дым раскинул коромыслом, 
ноги на столике повисли.  
В 
Просто я такой, искренне свой,  
недоверный и многоусловный, 
не люблю правдой корёжить покой. 
В 
� владыка, и раб памяти не чёткой, 
гроссмейстер чечётки языковой, 
прикладных искусств рядовой, 
взвешивающий все против и за, 
за пивом, запоем, и за глаза. 
В 
�злишне толковый, 
дома я, хоть и на диване, рассуждаю,  
как Марат с Архимедом в ванне.  
Дома, а всё-таки загнан в угол. 
В 
Я ж не виноват, что ты, моя подруга, 
прирождённый сыщик, а я не могу  
отложить прошлое в долгий ящик. 
В 
Я сам себе не душеприказчик, 
может мне помнить то же, что жить, 
и тебя я смогу не забыть. 
В 
Ты во мне не будешь уверенна никогда, 
кроме привычек памяти мятой у меня  
нет почти ничего, а убеждать тебя  
у меня нет времени. 
Седлать мне коня и, в стремя.  
В 
Я с тобой больше спорить не стану, 
завтра встану рано, и выйду гулять, 
неврастеник, беспокойник, 
мягко по улицам - шлюпкой, фелукой, 
пирогой, байдаркой, каноэ, 
ни дать, ни взять,  
ни понять что такое. 
В 
Прошлым обросший,  
отражусь в тесных лицах прохожих,  
на меня не похожих. 
Буду ворочать башкой туда-сюда, 
тут природы прутья торчат, а там, прибитые провода. 
Обмотать бы себя изолентой! 
В 
А может, как ямщик, неуместным помахивая веслом, 
упившись прежним, дома в былом, 
в коляске с диким рысаком, 
как попало, в страшной пляске, 
с лихорадочным, ласки исполненным языком, 
лететь куда б мои глаза не глядели, 
анатомический поэт, немного в теле, 
до выходных мне не дожить 
когда семь пятниц на неделе. 
В 
� в самом деле, откуда внутри столько пыли, 
одичалые парки давно позабытых побед, 
рассохшийся якорь у выхода,  
как предисловие к могиле, карта дислокации  
запасных полков в неведомой битве, 
шершавые пушки, расколотые как чашки, сплющенные пули  
и восковой виноград, на полках в краеведческом музее, 
в краю с краю, на окраине, часто стоит диорама из жизни волков, 
провожающих посетителя оловянным взором 
в туалет, где кафель с озорным дворянским узором. 
В 
Улыбкой заплыло лицо, 
вспомнил как в полночь под Новый Год 
выпрашивал себе будущее на-вырост, наперёд,  
под столом, в разноцветно освещенной гостиной. 
� немного косо, из того окна, 
нержавеющая ухмылка Луны была видна. 
В квартирной двери, Аделаидой глазок горит, 
тогда я был твёрдо уверен, что молоко от меня не сбежит. 
В 
Находясь в другом совсем пространстве, 
где горы скобками сгребли в кучу город, 
и облака вызывающе развешаны, 
я живо себе представляю 
утренние звезды, под полозьями снега скрип, 
губы искусанные любимых иных, 
бамбук их ног, всполохи их рук, 
встали дети шире в круг, 
суфлёрским шёпотом,  
еле слышно, но вслух, 
памяти в стену маятный стук. 
В 
Тут как тут, там как там, 
моего прошлого не поделить пополам, 
того что было, и что ещё есть, 
нам вдвоём не съесть. 
В 
Нет, пойду лучше гулять, 
за дверями то ли утренник, то ли заутреня, 
ветер поёт песнопения, 
пойду, упоюсь жилистым рвением. 
В 
Соберу падших листьев в мешок, 
займусь предосенней уборкой, 
близорукость глаз скомпенсирую  
памятью дальнозоркой. 
В 
Пойду, пошевелю ногами там где 
последние пары уже разняли 
слоеных губ слюнявое оригами. 
В 
На обочинах большие дома на привязи, на пристани. 
Быть может, я болен, наверное, 
но мне не больно, только внутри 
какие-то схватки невольно. 
В 
Вьются пёстрые цыганки, ищут, кому что предсказать, 
я ничего не буду знать, я буду просто тихо быть,  
ведь чему быть, того не миновать, 
а что было, того не забыть. 
Вот в чем дела суть, 
повторить перед сном не забудь. 


4. Самодеятельность 
В 
Ключом брякая по пряжке, 
время – конвоир, голова форменная,  
по фуражке. Тусклый перезвон 
вызывает в сердце мурашки. 
В 
Что в лоб, что по дрова, 
что в лес, то полбу, 
не тряси башки своей колбу, 
она и так стабильная едва. 
В 
Любви дыхание Чейн-Стокса, 
сам понимаешь, что ты зря увлёкся, 
и не смотря на все слова, 
не дашь ты ей себя освоить, 
сваями уставить, телом удостоив, 
жар притушить и душу успокоить. 
В 
Но неуместно просто так стоять, 
единый в поле чучело, не воин, 
плетёшь из слов силки, с утра не доен, 
своей шарманки воем не доволен, 
и даром что один, а всё-ж раздвоен. 
В 
�щи правды в делении. 
Ты это я и он в том уравнении. 
Ты проявил излишки в рвении, 
и разорвался аж напополам. 
Забыл ты, где и кто ты сам. 
В 
Наверное, ты жил слишком в запасе. 
Ты покупал билет в вокзальной кассе, 
и растерялся, чин, личина, личность, 
привык к тому, что ты лишь лишность, 
и слава богу, и не приведи господь. 
В 
Но будучи прохожим – не примени пройти, 
жена молчит как рыба об лёд, 
ты знаешь эти строки наперёд  
вода зажатая в кулак, слов чешуя в горсти. 
В 
Днём нежности тромбоз, вечером вечно 
холодеет плоть, рта рать, глаз ртуть 
простыли простыни, и как пить дать, 
на беспёрых подушках новых снов вам не наблюдать. 
В 
Тяжестью в матрасе продавил угол, 
сон тебя не берёт,  
лежишь в дым плотский, 
как макароны по-флотски. 
Вроде волки целы, 
вроде овцы сыты, 
все твои карты биты. 
В 
Так будешь жить ты до конца, 
пройдя путь от юнната до отца. 



5. * * *В 
В 
по ночам сгоряча 
над строкою корячась 
В 
стихии ужас, омут, 
смысл сужается, 
как горлышко мутной бутылки. 
попытки жалки,  
в каждом колесе 
предусмотрено по палке, 
в каждом весле, по дырке. 
В 
все по-разному, 
РЅРѕ РІСЃС‘ РѕР± РѕРґРЅРѕРј,В 
в лодке перевернутой вверх дном 
вряд ли куда доплывешь. 
В 
я жаден до птиц 
что в кустах, 
что в небе, 
что в горсти, 
тяжелую потерю 
любой жар-птицы 
мне не снести. 
В 
я смотрел на них,  
как ребенок, укутанный в сны, 
а они на меня, как на кораблекрушение  
с суши. 
В 
по этому поводу  
долго могу язык пасти, 
черпать дырявым ведерком воду, 
только этим стиха не спасти, 
не явить ничего народу.