Завтрак гражданского активиста
Мама,
послушай,
это война:
вычеркни сына из памяти.
Был я послушным,
но дальше нельзя
скручивать душу узлами.
Вызрела злоба.
Давно пора
Выбрать:
ты воин или планктон.
На небесах - свои опера
Прав был Летов Егор.
Как-то не так все.
Куда не глянь
Жадная дрянь точит усики.
Ей - инь и янь,
а - нам синь, да пьянь
Под каждым веселым кустиком.
Нет уж,
Пожалуйста без меня,
Гробьте планету -
Матушку.
Кланяйтесь в ножки шайке менял
За жалкую,
За зарплатушку!
Боже,
смотри же: вот чада твои
в мареве пятничном корчатся!
В мире из денег нет места любви,
Дорогу -
Одиночеству!
Вера,
которую потерял -
Фантик со скруджем
В кармане шортиков!
- Сынок, ты, кажется, что-то сказал?
Садись.
Покушай тортика.
* * *
Он, говоришь, читает тебе Иосифа
Бродского,
Почесывая бородку.
А у меня ублюдское настроение
И денег нет даже на водку,
Не говоря уж о коньяке.
Пойду-ка и спижжу его в "О’кей" –
Каков протест!
Свинья не выдаст, стукач - не съест.
Но вот охранник орет: «Ни с места!»
И бабка, которая ест,
Конфеты, зажав пакет
Напряженно смотрит.
Какова черта,
вы же русские люди,
а не буржуи и пидорасы.
Но нет.
Охранник подходит и говорит:
- Пожалуйста, отойдите от кассы.
Да ладно…
рад услужить:
Ни для этого ль ты служил
В рядах славной российской армии?
Уж точно не для того, чтоб своим коньяк отдавать даром!
Воры – они вокруг:
Бери и сваливай, разрешаю.
- Это твое?
- Э, без рук!
Пора бежать.
Я бегу,
Убе -
Убегаю.
У берега -
кажется, это Тура -
Остановлюсь.
Дышите ровно.
Скоро, наверное, снова влюблюсь.
Срок –
условный.
* * *
Что ж,
Ухожу:
дай мне шляпу.
Прошлое не вороша,
Так скажу:
Это хуже рака,
если раком встает душа.
До чего хороша ты, аж больно.
(правда, это уже мой симптом)
Недобитые пулей поэты
Умирают у ног под столом.
Вечер бьется в экстазе огненном,
Когда их выносят вон.
Проклятых и не проклятых.
Ом.
Ом.
Ом.
Мантры для одного
* * *
Не оборачивайся назад -
не подавай
виду.
Не поддавайся,
не забывай.
И не держи
обиду.
Первая радость -
первая боль.
Было и вот -
нету.
Нежные пальцы
обнимут огонь.
Брось,
заживет
к лету.
* * *
Не претворяйся -
претворяй.
Но не болтай слишком много.
Не повторяйся,
не повторяй
Ереси высшего слога.
Есть в твоей грусти
и тихий рассвет,
и перламутровый вечер.
Если отпустит -
её уже нет.
Свет он, напротив - вечен.
* * *
Не насмехайся
Не хай,
Не кори –
Шутка ли, шут в петле.
Не соглашайся -
просто бери:
то, что твое – тебе.
Белая птица
Бьется в стекло:
ей не понять обман.
Будь человеком,
Открой балкон.
Все и проститься
НАМ.
Среди одинаковых дней
Где Достоевский сгорбился
Низкому небу в поклон
С бесами белой бессонницы
Бился старик Родион.
- Что же вы, батенька, сделали, -
Он бормотал, крестясь,
А город, больной холерою,
С кровью отрыгивал грязь.
- Что с вами? Вызвать скорую?
Мир не без добрых людей.
Я шел пообедать в столовую
Среди одинаковых дней.
Кот ученый
Как дни угрюмы - даже стыдно петь.
Не нарушая этой скуки вечной,
Я выживаю, чтобы умереть -
Упасть в метро на чьи-то злые плечи.
Каков диагноз - кажется, хандрит:
Едва не прослезился под попсовый
Какой-то экшн, да к тому же вид;
Он слишком внешний, что уже хреново.
Ни строчек новых, ни любви взахлеб -
Одни лишь бабы на закуску к водке.
И не поймешь ведь - то ли сам загреб,
То ль ветер сдуру заигрался с лодкой.
Представишь поле, а на поле - дуб,
На дубе - цепь, на ней - ну, кот ученый.
Из подсознанья грязный лесоруб
Припрется тут же с топором каленым
И как шарахнет! Вскочишь на углях.
Двенадцать ночи, завтра - снова бегать
Идешь на кухню в белых простынях,
Но кот - ученый, он плетется следом.
Революция
У тебя сосцы - словно пули,
И в груди вместо сердца - бомба.
Я сниму с постов караульных,
Я проникну в твои катакомбы.
О, как долго - о ком бы не плакала -
Дожидалась ты, буйная, нежная.
Чтоб взорваться - достаточно запаха,
Революция - неизбежна.
* * *
Правды клещами
власти клеща
Вырвем из-за уха и растопчем.
Слушай, мещанин:
Это визжат
Сирены посреди ночи!
Нет, мы не вымрем
Ни от паленой водки,
Ни от зноя палящего,
Ни от «Малахова плюс».
Всех не утопишь, падла,
В подводной лодке –
Да и сам я, пожалуй, не утоплюсь.
Время не то
- от судьбы не уедешь на лыжах.
За ментом
не спрячешься в сочинской вилле:
Выживем.
Выживем.
Выживем.
Это народ точит вилы.
Недавно приснился мне город,
залитый солнцем,
Улицы, словно невесты
В зеленых кронах.
Потом я упал на дно бетонного короба,
И стены шептали мне выдержки из закона:
«О господин,
если грешен ты, и поддался
Похоти, и обжорству,
и предал род свой.
Будет один в поле воин,
но взвоет братство,
И обжигающий пламень змеем взовьется.
Близок конец твой,
знай,
Звонарь уж обулся.
Колокол золотой уж справили хлопцы…
Будильник взорвался стоном,
И я проснулся
В шуме машин, среди криков каких-то чухонцев.
Полз на работу,
Ещё под грузом видений
(Попутчики, к слову,
уже снимались пивком)
Один из них исподлобья, так, с подозрением
Взглянул на меня,
и вдруг пригрозил кулаком:
Чего ты, мол, тут разбубнился,
Иди, да помалкивай.
Интеллигент, нашелся,
Давить вас надо.
Но я не в обиде, братцы
Себя-то не жалко.
Особенно, если живешь за пределом КАДА.
* * *
Через год
У нас были бы деньги,
Чтобы думать о призрачном завтра.
И квартира с видом на свалку
Нетоксичных, но вредных отходов.
И, наверное,
Ты была б честно
По-мещански,
по-женски
счастлива.
Когда в пятницу на рыбалку,
Я бы сваливал в черном джипе.
О, послушай!
Как, право, прелестны
Соловьиные трели будильника!
И соседская дрель, что заливается,
Разлившись на дрожь холодильника!
Карамельная,
Сытая оттепель
По нутру расползается каракатицей!
Ты права,
О как ты права, любимая…
По обглоданной осенью улице
Белым солнышком пуговка катится.
Одинокий
Жить вопреки,
несмотря на упреки
и
Обжигающее отчаяние.
Чтоб кипяток в груди
Бурлил как в железном чайнике!
Мы же –
в гостях у льдин.
Посидим, и отчалим
В страну на костях,
до седин изведенные на новостях,
Не увидев ни разу Парижа.
Только Финский залив
Языком белым ноги оближет.
И кровавый стяг на Востоке,
И ты,
запутавшийся в простынях,
Как никто живой
И – одинокий.
Простое честное
Страшные мысли
в голову лезут мне
- как полицаи в окно квартиры -
когда по проулку,
от мира отрезанный,
ночью один бреду до трактира я.
В небо вцепившись,
дома болтаются –
просят пощады у ящура бездны.
Цивилизация,
что называется,
влипла по самые яйца железные.
Щурятся вывески:
«Все и сразу!
Здесь и сейчас!
Лучшее - лучшим!»
Взять бы метлу, и вымести всю заразу
Всех окученных и оскорбленных обиду выместив!
Чую:
скоро аукнется.
В рюмочных
Среди шуточек пошлых и споров
рабочие лбы
- злые и угрюмые -
ворочают глыбы будущих приговоров.
Они-то
- покорные до поры -
кофточек не таскали, духов – не нюхали.
Но зато к их рукам автоматы и топоры
ласкаются как котята мягкими брюхами!
Видел воочию,
прямо напротив кафе
старуха носилась, глаза полоумные выкатив,
Подбежит,
и как проорет на ухо:
«Нас не-е-е-т!».
И точно,
должно быть, отсутствие наше кому-то выгодно.
Вот - язык мой.
Стальнее, чем Сталин стал.
Ядреной махоркой горло дерут слова!
Приходили домой.
Что-то вынюхивали, искали.
Потом на табак подняли акцизы в два.
Если завтра
в кутузку закона втиснут
За дерзкое
«б**ть, да иди ты на**й!»
Знай, потребитель,
Из поэтов делают террористов,
Чтобы тебя удержать в заложниках страха.
Вот - любви моей
острая финка.
В брюхе прогресса по рукоять.
Бейте.
Бейте ногами,
дубинками.
Все равно – не вытащить, не отнять!
Если завтра
хребет переломят в подъезде,
Знай, любимая, это -
только начало.
И звезда святого возмездия
воссияет разливом алым.
Словно крысы по грязным норам
Разбегутся чинуши
- прислужники банков,
И мы вернем себе этот город,
И землю отчистим от шлаков.
Довольно с нас чуши!
Нет смысла в движении,
Если вектор задан неверно.
К ногам нового века
бросаю я душу
за простого и честного человека.
Торопливо
Есть радость в мелочах, когда ты свеж,
И некуда спешить, и думать впадлу,
Уже ни там, ещё ни здесь, а меж
Чужих людей сидишь, и едешь как бы
На выставку художников младых –
Размашистых культурных хулиганов.
И ничего, что никому из них
Даже под дых пока не прилетало.
Внезапно постаревшим и смешным
Вдруг от искусства требовать ответа.
Немудрено, что критикой любим
Ты не был никогда. Удел поэта –
Счастливым быть назло, да иногда
Поглядывать на девушку напротив,
Что очень мило поджимает ротик
И пряди поправляет торопливо.
Новый человек
Как неприкаян новый человек:
Не знает он, кому бы поклониться,
Против кого - восстать, в кого - излиться,
И злится он, но продолжает бег.
Уже придуманы: и бомбы, и кнуты,
И голова есть - подложить на плаху,
И способ заглянуть в утробу страха,
Расширив свои глупые зрачки.
Не правда ли, не велика беда,
Что впереди - одни лишь беды, беды.
Он думает о времени обеда,
А время думать, что он сам - еда.
Кого черта, вот - гранит плиты,
Прямой упрек тому, кем он быть мог бы,
И смерть приобретает сладость формы -
Изящные, но страшные черты.
На внезапное исчезновение Максима Ж.
Он любил, занюхавшись белым,
Щегольнуть, словно лондонский денди.
Но на все это, ясное дело,
К сожалению, нужны были деньги.
И когда его дилеры банили,
Он садился писать – для с-сайтов.
В одной крупной говеной компании
Безымянным он был копирайтером.
Вот уж месяц, как не видать его,
И меня вопрошают: не умер ли?
Так запомните сестры и братия,
Его имя - Максим Жигулин.
* * *
Мукину М.
Прискорбно наблюдать себя в плену
Постыдных мыслей, глупых наслаждений,
И совесть отрыгнув, играть вину
За поцелуи крашеных офелий.
О, горе мне! (за ушко нежно цап).
Погиб поэт! (невольник чести, право).
Не скрыться вам от моих жадных лап,
Я не х**ло, мон шер, имею право!
Наутро душ, чужого дома смрад,
Угрюмо притаившийся в одежде.
Похмелье, понедельник - словом, ад,
Но материален ты, и жив как прежде,
И комнатка твоя все также там -
В конце десятой улицы советской.
И ты плетешься. Дрожь ползет к рукам.
И руки мерзнут, как всегда – п**дец как.
Гордость
Я отвернулся, сжав волю в кулак.
Дрогнули скулы.
Вымокшей плетью из-за угла
Вьюга лицо полоснула.
Нет никогда! Слышишь, ночь!
Не приду на поклон к Её лону.
И тишина.
Лишь луна над Невой,
Иконой.
* * *
Гости памяти, призраки прошлого,
Неспроста нечем мне вас попотчевать,
Знать и сам упаду, как подкошенный
Скоро стеблем на серп отточенный,
Вот тогда - если всё не забудется -
Посидим, потолкуем, по-свойски
На крылечке воскресной улицы
Под крылами небесного войска.
Озарится улыбкой ласковой
Моё гневом лицо искореженное,
Но сегодня зашли напрасно вы -
Не сверкнуть искре слова божьего.
Стал я пуст, словно поле осеннее,
Ну а впрочем, вы сами всё знаете:
Откровение - за откровение,
Гости прошлого, призраки памяти.
* * *
Обглоданный холодным финским фетром,
Я встал с постели и, поправив фрак,
Набрал твой номер, чтоб сквозь километры
Услышать, как в Сибири говорят.
Что там у вас? Метель или морозы?
Синодский пьёт иль напрочь завязал?
Ещё я жду ответов на вопросы,
Которых никогда сам не задам.
Отцу привет. Жму руку даже тем,
Кто с удовольствием мне перегрыз бы горло.
У нас так много с ними общих тем,
Что не нашлось бы тем для разговора.
Да как я сам? Всё также - по чуть-чуть.
Пишу паршиво, хоть живу на Невском.
Но, если честно, то не в этом суть:
Не в блеске слова, и не в блеске места.
Вчера я шёл, и видел у метро,
Как нищий голубей кормил с ладони...
И надорвался напряжённый гул гудков
В раздавленном от злобы телефоне.
Послание к народу
Вчерашний день похож на банный лист,
Да и вокруг одна большая жопа,
Мой силуэт нелеп, я словно глист,
И может статься, глист под микроскопом.
Вот эти люди – кто они, вообще?
Глаза стеклянные, в руках авоськи с чем же?
Для конспирации полпуда овощей,
А как за угол, так любой прирежет.
А эти дети? Каждый норовит
Измазать колесом велосипедным,
А пневмония? А кошачий СПИД?
Нет абсолютно ничего безвредного.
Возьмём собаку, вроде образец
И преданности, и ума в животном
Но как залает резко – всё, п**дец,
Карета подана, инфаркт, берите, вот он!
Вы скажите: «спасение в любви»
Ещё раз нет! Пустые бабьи сплетни!
Спихнут с дивана, только прикорни
Или залюбят, з**бут до смерти!
Товарищи! Держитесь стороны,
Животных не держите, лясы – в топку,
Поверьте мне, в масштабах всей страны
Так будет лучше.
Обнимаю, Вовка.
Тошнит
Меня тошнит от заумных фильмов, от модных книг,
От тишины и музыки, что в ушах,
И от того, что почти не осталось сиг,
Ну а в кармане, конечно же, ни гроша.
От её томных взглядов - меня тошнит,
Как и от всякой прочей ненужной лжи,
И из окна открывается тошный вид,
Да только время куда-то бежит, бежит...
Я так испорчен, о, Господи, я пропал!
Я пахну скверно. Храплю. У меня гайморит.
Зато я честно стараюсь не делать зла -
Пускай от зла других мудаков тошнит!
Короче вот что: сгоняйте, возьмите литр,
Поставим свечи, поищем средь плевел зерно.
Блевать не сложно, если от водки тошнит,
Но не тошнит от водки, к несчастью, уже давно.
Венчание
Когда-нибудь и ты мне скажешь тихо:
"Прости, пора бежать" - и, опустив глаза,
Прижмёшь свой палец к плоской кнопке лифта,
Как к лезвию столового ножа.
"Прости и ты", - отвечу невпопад,
И голос дрогнет на фальшивой ноте.
Но это после... а пока смотри: закат
Венчает нас на царствие природе.
Комната
Мне не выбраться из этой комнаты,
Не разбить цепей сна похмельного.
Сатана трясёт синим хоботом
У сырой и горячей постели.
Прячься,
Прячься
Иуда ты проклятый
Пяться
Пяться
покуда не спятишь.
Ночь призывно хлопает окнами,
Снег летит в глаза хлебным мякишем.
Страха нет.
Не осталось страха.
Вот оно, что действительно жутко-то.
А ещё
Мне хотелось бы пронзительно заплакать
От боли внутри желудка.
Пожалей же меня,
моя девочка,
Разбуди,
уведи за собою.
Ты красива, как тонкая вербочка,
Что согнулась весной над рекою.
И когда я держу тебя за руку
В городах гаснет всё электричество.
Вырывает столбы вешний паводок
По приказу Её Величества.
Даже сон этот
в миг скукоживается,
Голоса тонут в гомоне птичьем.
Слушай, дьявол, не строй мне рожицы,
Мне спектакли твои безразличны.
Шаг за шагом
прочь с подоконника,
Прочь из ночи
метельной, болезненной.
Пусть другие бредят поклонники
Прописным одноразовым лезвием!
Я схватил его
мёртвой хваткой.
Стал душить, задыхаясь от ужаса.
К чёрту!
К чёрту!
Довольно пряток!
Не желаю не слушать, не слушаться!
Сдохнешь, сука, свершится сказанное!
Потолок вдруг подёрнулся судорогой.
Я проснулся. Руки как связанные.
И глаза ледяные из сумрака.
Стих в кавычках
«Бесполезно вбивать вопрос в гугл,
Если каждая дверь словно угол,
И загул затянулся надолго,
Как шнурок на щенячьей шее.
Обещай, что не постареешь,
Что не станешь вылизывать ноги,
И с тобою останутся те лишь,
Кто запомнил другие дороги.
Обещай, что помогут нам боги
Перегрызть узелки, сжечь странички,
И показывай только немногим,
Этот стих, заключённый в кавычки».
* * *
Считай,
Что нет никакого сердца,
И любить - не умею.
Мою душу истоптали тысячи берцев
На площади у мавзолея.
Лелеял и ждал!
Но рассвет ночь так и не высветлил.
Мне действительно тоже жаль,
Что ты не услышишь выстрела.
Возвращение
Вновь вокзал, и этот странный город,
О котором нечего писать.
Только разговоры, разговоры,
Да желание себя же н**бать.
Заглянул в пивную у Рентала,
Думал сесть, но заняты места,
Грусть сибирская дыхнула перегаром,
Опрокинул с грустью по полста.
Всё по прежнему: вокруг лежат снега,
И в автобусах студенты и старухи,
Только я, увы, не тот слегка,
Что сжимал в ладонях Ваши руки...
Не вернуть неверных, не свернуть
С той дорожки роковой и ровной,
Смерть не понарошку - вот в чём суть,
И трезвонит колокол церковный.
* * *
Навстречу открытому космосу
Из душной утробы подъезда
Ползти вдоль наскальных росписей
Унылым, ненужным бездарем.
Как будто рождаешься заново
Сгустком бессмысленной воли
Весь мир окружает оравою
Людей, незнакомых до боли.
Садись же в свой сраный автобус!
Езжай же в свой офис хитренький!
Кричат они в один голос,
Но разными, б**ть, хихикают.
И ты поднимаешь голову,
Стараясь смести наваждение,
Но солнце на шее города
Уже весит без движения.
Странное Что-то
Синодскому М.
Дворники не справились с мартовским снегом,
Всюду, куда не взглянешь – белая жопа,
Если б, Мишаня, вчера за винищем ты сбегал,
Не наступил бы сейчас в это Странное Что-то.
Нет, мы сидели б на лавочке, слушали птичек,
Радость предвечная нас теплотой окружала б!
Не было б гула машин, трескотни электричек,
Не было б даже сих скучных презрительных жалоб.
Но – видно Гера здесь наследила – истошно
Ты возопил тогда, замертво грохнувшись оземь.
Жизнь хороша, когда пьёшь не спеша, осторожно,
Но и такой она строит коварные козни.
Вот, например, выйдешь утром во двор за винищем,
Добрый такой и пугливый, как лань у дороги
Ветер же в морду тебе, так и свищет, ох, свищет!
Снегом-свинцом облепляет дрожащие ноги.
Кроме меня есть хоть кто-то здесь?! – надо бы крикнуть,
Надо бы крикнуть, да только вот нет никого здесь.
Надо бы, что ли, давно нам, Мишаня, привыкнуть,
Ведь привыкаешь не ссать в своём же подъезде.
Может тогда и минует чаша нас сия,
И не наступишь ты в марте в Странное Что-то.
Может тогда и растает сердце России,
Впрочем, мне страшно, Мишаня, страшно мне, что там.
* * *
Я вдохновляюсь, выходя из дома
В ларёк на остановке, в книжный, в бар,
И тёмный переулок столь знакомый
Мне в чём-то незнаком всегда. Но вам
Пожалуй, наплевать: ни шум, ни слово
Уже людских не трогают сердец.
Кричат шуты, поэты крестят головы,
Но всем одна вина, один венец.
Поймите ж, наконец, вот этот лист -
Есть образ и подобие Голгофы.
Поставишь крестик - он уже не чист,
Напишешь строчку - уж казнил кого-то,
И кажется порой, что неспроста
Зовут они куда-то ночью душной.
Выходишь из дому и голова пуста
И дышится легко и спать - не нужно.
Когда я был маленьким
Когда я был маленьким, всюду был снег.
Болели глаза от снега.
Когда я был маленьким, был прошлый век,
Пломбир и конструктор «Лего»...
Мы часто ходили к соседям пить чай,
И сами гостей в дом звали...
Когда я был маленьким, много молчал,
Зато меня понимали.
Вот помню: вернётся с работы отец,
Усталый, холодный как льдина...
И вдруг из карманища мне леденец
Достанет: "Держи, мол, сына!"
Растает в улыбке, прижмёт к себе мать,
Слеза потечёт по шинели...
Когда я был маленьким, то обнимать
Друг друга ещё умели.
Умели, наверно, любить и прощать
Всё же любили. Прощаясь
Всегда обещали подробно писать,
Но редко когда возвращались...
И сам я уже - что таить?- не вернусь
В тот дом у железной дороги,
Себе не верну ни Россию, ни Русь,
Ни мать, что ждёт у порога...
Лишь буду внимать, как гудят поезда,
Как будто им есть, что ответить.
Когда я был маленьким, то это знал,
Но опоздал - заметить.
О проекте
