ЦИФРЫ И БУКВЫ
Как неверный супруг, урка мафии, или, как агент ЦРУ,
я живу двойной биографией и, наверное, так и умру.
С утра, развозящий цифры по вдрызг ледяной Москве,
я ночами играю в игры с буквами: А, Б, В…
Вроде граней кубика Рубика (но проворнее) их кручу,
и в скрипе мне слышится музыка, одна из моих причуд.
Может, бледная или резкая, а по мне – как раз в аккурат,
за застиранной занавескою бормочет всю ночь подряд…
Но наступит число на грабельки в одно из пасмурных утр,
и те цифирки как кораблики, в рублик сложены, приплывут.
В этой связке – Рубики-рублики – компоненты равно важны.
Суммы пусть будут кругленьки, остальное – любой длины.
Приручившему стаю ангелов зла-добра не пресечь черту…
Как атлет, увенчанный штангою, равновесие грузов чту.
Может, цифирки повесомее: их ведь меньше на тот же вес,
но зато от них больше оскомины, а от буковок больше чудес…
И пока эскалатор стонущий, обживаемый мной встояка,
репетирует рёв чудовища, я, подрёмывая слегка,
чудесами и пользой схваченный, балансирую на тропе,
как отец перекрёстной мафии или ставленник КГБ.
ВЕРБАЛЬНОЕ БОЛЕРО
Вся жизнь – то семья, то школа, то прачечная, то ЖЭК...
А как же тогда глаголы, что якобы могут жечь?
А так: сходи в супермаркет, товары повыбирай
и – кра́́́пай в тетрадь помарки, нахрапом вломясь в трамвай.
Межвре́менное пространство, Серпинское решето...
Зазором для транса – транспорт, когда понимаешь – что́:
помимо жратвы и блуда, при скорой езде в метро,
есть ещё сладкое блюдо – вербальное болеро.
Не веером бальным позван, что беден и замени́м,
а неизлечимым гипнозом влекомый – лечу за ним
Не оды и не романсы про доблесть или красу,
а главное – резонансом звенеть в унисон колесу,
его перестук копируя в строку̀ текущего дня,
ведь ритм – император пира и распорядитель огня,
поддерживаемый жаром неведомой небесам,
практически данной даром энергии колеса.
УРОКИ МУЗЫ
Репетиторша Муза всё учит меня: «Полиричней!
Душу, душу раскрой! Да пошире, чтоб видели все.
Что за рифмы, послушай! Ведь так рифмовать неприлично!..
Тут любимую вспомни в её ненаглядной красе.
Тут уместен пейзаж, непременно с дорожкою лунной.
Там – обсценно приправь нашу русскую удаль тоской.
А в четвёртой строфе намекни, что созданием юным
увлечён твой герой, словно сдвоенный Гумберт какой...»
И – корявый балбес – неужели дождусь пересдачи?!
Наконец, оправдаю унылый безрадостный труд?
И каникул мираж промелькнёт сыроежкою с дачи.
И седой академик мне, брезгуя, выставит «уд».
И с условной зачёткой рвану в виртуальное небо.
Там молчит ураган и орудует ласковый бриз.
Что – земное теперь! Я всё грезил: небесного мне бы!..
Ну – и вот она, Вечность – труду и усердию приз!
* * *
Быть может, всё в жизни лишь средство
для ярко-певучих стихов
В. Брюсов
Ни вздоха, о друг мой, ни вздора,
какой ни получишь сигнал.
Пусть даже подарит Пандора
свой ящичек, чтобы – сыграл.
Сыграй. Например, в ре-миноре.
Народ зарыдает навзрыд...
Но помни: memento-то – mori!
Забудешь – а он не простит.
Ты будешь стремиться всё выше,
но вновь понедельник, и вот –
в подельники к чёрту запишут,
дадут от ворот поворот.
А дальше в какой-нибудь вторник
свершится судьбы произвол.
Тот, чьё бытие не бесспорно,
будильник на вторник завёл.
Так выкинь обиду из сердца,
пусть в нём только боль и любовь.
А жизнь – эксклюзивное средство
для ярко-певучих стихов.
ЧАЙНИК
Век живи. Научиться молчать на вопросы.
Бездыханность мобилы... – Могилы? – Ну да.
Розы – стихотвореньям, а прочее – в прозу.
Та́к прозаик распишет – шарман (лепота)!
В храм науки войду ли, в любви ли обитель,
бьюсь ли над теоремой (без толку – увы),
развлекаюсь ли контаминацией литер
или с френдами чачусь журналов живых –
всё едино: зависнет премудрый компьютер.
Дыба быта добьёт меня, пищи ища.
Ёкнет мышца и щёлкнет компостер кондуктор:
скок! – неловко головка от туловища…
Погляди, не боись, корифей, на Горгону,
не моргая, и гонор глумливый умерь...
Я дурацкий шансон волоку по вагону –
прочь от проводниковых драконовых мер.
Да, о розах! Я рос и не нюхивал чайных.
То же самое – чёрных. В бокалах аи.
Я – о прочем. Я, впрочем, в прозаиках чайник.
И в поэтах. И в жизни. Привет. Ваш А.И.
КОНДОПОГА
Широка и обширна родная страна.
Много в ней всевозможных хреновин.
Но с порядком у нас, как обычно, хана.
Да и климат довольно неровен.
Знаменитые мо̀лодцы, богатыри,
древнерусским пропитаны духом,
всех крушили на раз. Ну, на два или три
и мерещились вещим старухам.
Пролетели века. Потеплело слегка.
Нету эллинов. Нету варягов.
Нас крутило спиралью. Теперь – вертикаль:
на-попа. Это – новый порядок.
А по курьим избушкам ягое бабьё,
аппетитные самки кощеев,
плотоядно хохочет, считая бабло,
новорусские пасти ощерив...
И пока медвежонки, косая нога,
обустраивались по берлогам,
прогремела тишайшая Ко́ндопога
редким сюрдактилическим слогом.
Ведь в чухонских потёмках не видно ни зги,
и – чтоб с этою тьмою бороться –
заплясали весёленькие огоньки,
затрещали хребты инородцев.
Жги, ребята, круши – наступила пора.
Нам свобода – не то, что как прежде.
Не боись, мужики, ведь за нас мусора.
И Москва, если что, нас поддержит.
Отпирай етажи, щас начнём грабежи
и вопросы решим кардинально.
Встань, фашист-патриот, своё слово скажи.
Поднимайся, Воронеж и Нарва!..
Поднимайся, Саратов и Питер – вставай!
Грянь, загорский отряд камерадов!
Бологое – Зиг хайль! Доннерветтер, Тамань!
Руссиш дух – это Руссиш порЪ-ядок.
Пусть горит всё дотла, помоги, сатана,
Исполать – топорам да пожарам!..
От России останется: кучка говна.
И урок иностранным державам.
08–22.09.2006
СКАЗКА
Слов в обрез. Мыслей тоже негусто, по правде сказать.
Образ жизни похож на какой-нибудь modus vivendi.
Я, как Ваня-дурак, шкандыбаю, плешив и пузат,
в лубяную избушку к косматой взъерошенной ведьме.
Уж не знаю, почует ли мой отвратительный дух
и пихать меня в печь поспешит ли, подставив лопату.
Я скажу ей: «Бабуля! Чего ты взъерошилась вдруг?
прямо жар у тебя. Не слетать ли сейчас к аллопату?»
И она расхохочется вдруг, словно фея, юна.
И воскликнет весёлым девчоночьим басом: «По мётлам!»
И уже мы летим! И вокруг расцветает весна!
И орлы поднебесны роняют на спины помёт нам.
В vitu novu летим, вроде Данта с Петраркой своей
или как мастерок с разбитною своей маргариткой.
Челюстями вставными напрасно не клацай, Кощей.
Хрен догонишь нас: ты, иммортель, недостаточно прыткий.
Я стал тоже иной – обольстителен, строен и юн.
И в любом направленье сумею обрушить удар свой
Кроме Волка, со мной рыжий Кот, между прочим, баюн.
И считай, что моё уже всё Тридевятое Царство!
ВСЯК
и назовёт меня
всяк...
А. Пушкин
Путь вьётся, как угрь фри.
Уж финиш, а старт стёрт.
11 вдруг: три1.
Четыре1, прикинь, 100.
Устои – пустой сон,
учтивая чтив дичь.
Ни шанса на ша́нсо́н –
сподобиться б спеть спич.
Нерадостен груз грёз:
трезвонил и звал – зря.
Дозатор двойных доз
зашкалил, разбег взяв.
Где разница: тел? лет?..
Не сгинь, но согни миг!
Да, в сущности, мет – нет,
в чьей памяти игр гиг2.
Темнеет, и стих стих.
И Windows в окно – звяк!
И в судороге в горсти
сдох сущий язык. Всяк.
17.01-04.02.2011
ШТУКИ
Стихотворение – не анекдот.
Не излияние и не глюк.
Не чувств половодье. Наоборот.
Это – УПОРЯДОЧЕННЫЙ НАБОР ШТУК.
Дам пояснение, кто туповат
(в первую очередь для себя).
«ШТУКА» – то, что летает – над,
фабулу комкая и торопя.
ШТУКИ – первичны. Как Слово: То,
Сказанное (О чём?.. Кому??..)
– Ну, а про что они? – Ни про что.
– Свет-то прольют? – Ни в какую тьму.
Каждая – абсолютно чиста.
Как эталон. Или – ориентир.
Это – кристалльная красота.
Она никогда не спасает мир.
ШТУКА за ШТУКОЙ свой звон, штрих –
вносят поштучно, и вот (вдруг!)
выкристаллизовывается – стих.
Т.е. УПОРЯДОЧЕННЫЙ НАБОР ШТУК.
О проекте
