* * *
Есть в красоте что-то такое, что ранит —
даже в разгар жгучей, незваной весны
память об осени пьёт ледяными губами
воздух в саду, где обретаются сны.
Стоит узнать — и нет больше смысла беречься,
голову пряча в клубок прихотливых затей:
есть на Земле племя доверчивых женщин —
тех, что скользят босиком по алмазной росе.
Всё, что плелось в сонной душе вечерами,
выплеснул в медное небо рассвет-чародей.
Осень весны моей бродит глухими дворами,
летний улов омывая в летейской воде.
Март 2012. Лондон, Зальцбург, КапрунБурре в ми миноре
В моём тихом дому греет руки беда,
когда гном с метрономом заводит игру.
На окне в тёмной кадке взошла лебеда,
Деррида рубит лук в углу.
...И как будто бы не было скрипа арбы,
и орды, гомонящей у Юрьевых стен.
И тебя, и меня оцинкованный быт
за глаза не уел насовсем.
И в подобную ночь мне поёт метроном
всё о том, как уютно вдвоём, налегке,
под цветным колпаком, да под венским шарфом
засыпать без царя в гамаке.
...Помолчи, Мефистофель. Глотни да налей.
Вязкий клей застилает весь видимый мир.
Я скажу тебе байку про грустных зверей,
называвшихся прежде людьми.
...Под крылом самолёта метель да Урга,
пока выпью не взвоет рассвет-чародей.
Мой взволнованный город накрыт с четверга
пеленой мимолётных идей.
...Под горой, где ведунья считает года,
чёрным войлоком выстлан внутри теремок.
Там висит на крюке жестяной барабан,
да скрипит задубелый замок.
...Не бубни мне, приятель, про близкий прогресс,
не стращай сундуком, черпаком не кори.
Я спою тебе песню про братскую ГЭС,
и про бой на пиру у любви.
Мой чертог-самолёт к отправленью готов.
Я проверил все люки. А ну, от винта!
Вечный Космос глядит миллионом зрачков,
и во взгляде его — чернота.
...А в далёком дому умолкает беда,
когда змейкой по комнатам стелется дурь.
Пёстрым облаком в окнах стоит лебеда,
и дымит до утра рататуй.
2011-2012. Нью-Йорк
* * *
Над Бэкингемским дворцом — Марс в пылающем доме.
Дом этот очень обширен — так, что даже перемещаясь в пространстве —
переплывая Атлантику, или скользя по просторам Сибири,
каждый из нас созерцает его в постоянстве цвета и формы.
Марс восходит в зенит. Его бессонное око
пепельно-розовым, мёртвым, и всё же немеркнущим светом
жалит рассеянный взор, проходя бесконечный ряд умозрительных окон,
светит попеременно на каждую точку земной параллели.
Против дворца — длинный извилистый пруд, уходящий почти к горизонту.
Белая маска Луны, вся в круглых ранках от метеоритов,
катится прямо туда, где неоновый свет колеса в луна-парке
держит её до утра в плену голубого холодного нимба.
Лебеди дремлют под полукружьями ивовых веток,
у островов, где в британских угольных фраках вороны
клюют изумрудный газон, пока и его, и ворон, и лебединые спины
вместе с Луной не сольёт в чёрно-белую гамму внезапная ночь.
Стоя у этих ворот, ты сказала мне что-то наивно-смешное.
Наивность нельзя обрести, она — как нежность младенческой кожи.
(Я бы хотел предложить собору седых патриархов
причислить смешную наивность к свойствам безгрешных и праведных душ.)
Бывшее с нами тогда, как созвездие крупных алмазов,
стоит в моих мыслях и снах в полусфере полночного свода.
Каждый предмет пейзажа бросает в разные стороны ночи
длинные тени от каждой из звёзд моего пантеона.
Нет ничего на Земле, что нам не принадлежало
в длинные ночи и утра наших бессонных прогулок.
Даже незримая смерть как будто сулила начало
того, что ждало нас у полога смутным ещё силуэтом.
Всё, что сказала мне ты, разлетелось, как клочья порванных писем.
Карты земных городов — дневники наших чувств на полях у Истории.
Марс совершенно бесстрастен, он тает в разводах космической нефти.
Скоро настанет новое лето, и он станет едва различимым.
2012. ЛондонБоголюбовский плач
В старом письменном столе
сохранилось письмецо:
«Пусть всегда пребудет со...»
кто-то резко оборвал.
Старой летописи пыль
сдул румяный краевед,
от слепого Василька
пламенный принёс привет:
«Кому Боголюбово,
кому — горе лютое.
Кому Белоозеро,
кому — черней смолы.»
Над Москвою, над рекой
собирается народ.
Всех на выборы царя
праздничный зовёт плакат.
А в тиши сибирских руд
собирает самокат
оштрафованный солдат,
разъездной обэриут.
И несётся над землёй
приснопамятный мотив,
прорывая птичий гам,
облетая сотни вёрст:
«Кому Боголюбово,
кому — горе лютое.
Кому Белоозеро,
кому — черней смолы.»
~ ~ ~
P. S. Я — не тот, кто написал
«Felix culpa» на полях.
Алым цветом крылья птиц
оперил мой вещий сон.
Ждёт негаданных страстей
белоногая земля.
Над Москвою, над рекой
опушились тополя.
Песенка интроверта
Когда весеннею порою
взойдёт Венера из-за туч,
я шторой бархатной прикрою
её слепящий, острый луч,
и пью под строгими очами
суровых северных святых,
а управдом, гремя ключами,
на двор приводит понятых.
Пока не опустеет склянка,
счастлив и зыбок мой уют.
А за окном идёт гулянка —
там ведьму замуж выдают.
Но ночь проходит. Уж светает.
И всё же вертится Она.
Ночами тёплыми летает
мой дом в незамутнённых снах.
Ветер
Мягкие локоны тех европеянок нежных,
яркие ленты красавиц Каракорума
чертит шершавым пером на полях белоснежных,
на невесомых скрижалях, как тайные руны,
ветер, который дует обычно в апреле —
ветер, который больше не лечит, но губит.
Девушка с розой в причёске, летя на качелях,
чувствует кожей лица его жаркие губы.
Он, как всегда, будит, тревожит и нежит,
вдаль от шатров зазывая степных робинзонов.
В детстве я знал многие сложные вещи,
но не умел разгадать его странного зова.
Ветер, прийди! Юнги колёсных фрегатов
ждут окончания бурь на безводных просторах.
Ловят в ночи позывные твоих делегатов
в сотнях таверн. И сушат подмоченный порох.
Нью-Йорк. Слушая БГ
Нью-Йорк использует меня, чтоб заполнить пустые места.
Я целюсь в Фонтанку с Манхеттенского моста.
Вы безупречно милы, ваша кожа нежна и чиста.
Но вот я падаю вниз, и кто-то считает до ста.
По обе стороны Стикса с утра разошлась гопота.
По обе стороны — сфинксы, а рядом ползёт темнота.
Я выбиваю чечётку в размере сто двадцать из ста.
Мой новый друг говорит мне, что служба у сфинкса проста.
Я подавал надежды, мой разум был как кристалл.
Я танцевал брейк-дэнс возле замка Святого Креста.
Но ты принёс мне малину с пылающего куста —
С тех пор я вижу Фонтанку практически с любого моста.
* * *
Мне снилось, что мир — пассажиропоток.
И в этом безликом потоке
ступает на свежезалитый каток
под птиц отдалённые склоки
мужчина, что в профиль похож на грача,
с глазами жадной собаки.
Катается в ранце пудовый кочан,
соседи готовятся к драке.
О чём это я? На январском снегу
мне светят трофейные знаки,
когда на далёком и чистом лугу,
как смытые тени на том берегу,
дрожат предрассветные блики.
Январь 2013. Москва
* * *
Уходи, буржуй, уходи!..
С бородатой жабой в груди
уж который век напролёт
ты ведёшь свой скучный поход.
Коль варяг тяжёлым копьём
разобьёт твой каменный дом,
иль монгол с весёлой ордой
вспомнит счёты, что вёл с тобой,
по тебе устанет звенеть
колоколен чуткая медь,
и надсадно будет цвести
подорожник в мёртвой горсти.
Ты не вымел пыль со двора.
Ты забыл, что было вчера.
Скуден, как твои миражи,
нынче сад, в котором ты жил.
Для тебя был пуст этот мир.
Ты был сам свой жалкий кумир.
Но вот — всадник, лёгкий, как дым.
Конь его не дрогнет под ним.
Так что ты, приятель, иди,
и звонка другого не жди.
Забирай с собой всё своё.
Время ставит точки над "ё".
Смешная русская комедия
Из поганого корыта хлебать
мне приятель мой сверчок не велел.
Ходит шут с кнутом, зовёт запрягать,
а я снова остаюсь не у дел.
Жадным роем копошатся стихи
в раскроённом пополам рюкзаке.
А из дыр в башке летят пятаки –
золотые, как заря на Оке.
Кот учёный в колпаке с бубенцом
скалит зубы под мостом на цепи.
То угря в ведёрке стравит с тунцом,
то из жабы со змеёй варит спирт.
Узник совесть по весне потерял.
Вор вора ведёт к ответу на ринг.
Жарко светит голубой Минерал,
да ползут на минарет звонари.
А вчера стучит по скайпу Эраст –
говорит, всё у него на мази.
Обещал, и что привет передаст
с телекрана прямо в штаб Саркози.
Всё что было, всё, что помнил о том,
как резвились у корней ручейки,
закатал в асфальт упругий каток
душной ночью, да у грязной реки.
Мне не нужно ничего из того,
чем в Железном замке потчуют нас.
Я возьму своё, где бросил своё.
Вот и близится двенадцатый час.
Дорожная песня /апокриф/Эдварду Сноудену
...Он сказал ему –
господину своему –
что увидел свет,
и господ на свете нет.
А потом ушёл
на двенадцать сторон
и читал на снегу
следы белых ворон.
А по правую руку
шагал Лев Толстой –
может быть, оттого
он и был холостой.
А по левую руку
в рассветном огне
Стенька Разин бежал
по широкой волне.
А за ним ковылял
в дорожной пыли
князь Кропоткин с портретом
Сент-Экзюпери.
Да в эфире заоблачном
прямо над ним
в ярко-красную высь
улетал серафим.
...Он сказал ему –
господину своему –
что он видел свет,
и господ в том свете нет.
И отправился прочь
на двенадцать сторон –
изучать повадки
снежных ворон...
К слову пришлось
Язык за словом не полезет
ни в долгий ящик, ни в карман.
А ей ещё с ним целоваться!
Уж лучше выпить тазепам.
– Какие стрёмные обои! –
Все в чьих-то крыльях непонятных...
– А кстати, щас в Европе красят
всё в чёрный цвет до потолка!..
Когда Петруша Верховенский
на кухне квасил пятый час,
обои сникли и пожухли
от дымовой завесы слов.
Ведьма-осень
Завела мотив старинный
золотая ведьма-осень.
Перед битвой с исполином
наших дней осталось восемь.
Исполин с жезлом из праха
занят свитками Закона.
Дрозд на нитке под рубахой
дразнит спящего дракона.
А напев — зовёт туда, где
в вещих снах мы — снова дети,
и о странной, горькой правде
воет в струнах нервный ветер.
Ветер красит лужи в скверах
разношерстными мазками,
рвёт и гонит сумрак серый
вперемежку с облаками...
Но не будет честной битвы
здесь, в стенах темницы прочной.
Лишь ложатся в стол молитвы —
всё о том же, еженощно.
Ноябрь 2013. Нью-Йорк
* * *
Не подточит носа комар,
да без мыла въедет КамАЗ.
Тихо в доме, правит Поймандр,
но стоит на стрёме Карл Маркс.
Против лома знает приём
недобитый индеец Джо.
Жжёт траву под дверью нарком,
он пришёл забирать должок.
Дочь шерифа спит на плече –
озорная, нежная скво.
Когда вспыхнет мох в шалаше,
она выдаст тебя. Так вот.
У соседей – полный намаз,
а у вас – угар да сайгон.
Если дым тебе застит глаз,
ты прибей его сапогом.
Плюнул смачно. Допил боржом.
Не взглянул на тех, кто ещё.
Над молочной Урус-рекой
серебристый завыл рожок.
Просто выйди в синюю даль,
как всегда выходишь весной,
и грачам за глаза раздай,
что нельзя унести домой.
О проекте
