Молитва к матери
Мне трудно выразить сыновним словом
то, что для сердца неосвоенно и ново.
Но среди всех людей в твоей лишь власти
понять, чем жил я прежде всякой страсти.
И я скажу, хоть страшно это знание –
в твоей любви росло моё страдание.
Тебя не заменить. Обречена
быть одинокой жизнь, что мне тобой дана.
Я не умею быть один. Я одержим
к телам бездушным вожделением слепым.
Душа – в тебе. Душа есть ты. Но мама, знай! –
был для меня тюрьмой твой светлый рай.
Я в детстве был рабом – моей судьбой
стал бесконечный долг перед тобой.
Он наполнял весь мир, и в его свете
я видел вещи в изменённом цвете.
Но всё пережито. Как после краха,
жизнь, неподвластная уму, встаёт из праха.
И я молю тебя, молю: не умирай!
Я здесь, с тобой, вокруг – грядущий май…
(1962)
ГОРОДСКОЙ НАПЕВ
Их щёки были нежными и свежими
и целовались они, быть может, впервые.
Со спины, когда они возвращались
в свой весёлый отряд, они казались взрослее
в куртках поверх светлых штанов. Их бедность
забывала о зимней стуже. Слегка изогнутые ноги,
потрёпанные воротники. Совсем как старшие братья,
уже неблагонадёжные граждане. Ещё несколько лет
им не будет цены – а что может унизить того,
кто не знает себе цены? Они делают это
так невероятно естественно, отдаваясь жизни,
а жизнь, в свою очередь, зовёт и призывает их.
Как они готовы!
И платят ей поцелуями, наслаждаясь новизной чувства.
Потом уходят, так же невозмутимо, как пришли.
А поскольку они уверены, что жизнь благосклонна к ним,
то дают друг другу искренние клятвы, рисуют заманчивое будущее,
полное объятий и поцелуев. Кто совершит революцию –
если ей суждено когда-либо совершиться – как не они? Позовите их,
скажите им, они готовы, они едины, ведь они обнимаются и целуются
с общим запахом на щеках.
Да только победят не они с их верой в светлый мир.
Миру придётся пренебречь их верой.
(1969)
Перевод: 1998
РЕЛИГИЯ МОЕГО ВРЕМЕНИотрывок
Два дня горячки. Я уже не в силах
владеть собой, соприкасаясь с внешним миром,
хоть он и посвежел в тени горячих
октябрьских туч. И молодым, и сильным
я становлюсь, не понимая сам
что происходит. Лезу по отвесным склонам улиц
вслед за двумя ребятами. Они уже вон там.
Невзрачны, без прикрас. И всё ж сверкают
их волосы счастливым бриллиантином,
украденным у старших братьев. Их штаны
убелены тысячелетними лучами
горячей Остии, потрёпаны в её ветрах.
И всё-таки прекрасны их причёски -
они кроили их, забыв мозоли на руках
рассчитанными взмахами расчёски,
и не сравним ни с чем в белёсых прядях чуб.
Из-за угла дворца они, прямые
идут, устав от долгого подъёма
и исчезают, спрятав пятки молодые
за угол нового дворца. Их жизнь
как будто никогда не начиналась.
И солнце, цвета неба, смотрит волком
и выливает в тёплый воздух сладость.
А воздух, тёмный от оживших туч, её подносит всякой твари…
И повторяется перед глазами всё, что было
в минувший час: вновь предо мною он,
таинственный рассвет Болоньи и Казарсы,
благоуханный, совершенный, как бутон.
Он вновь встаёт в мерцающих лучах
в униженных мальчишеских глазах
не знающих других искусств, кроме искусства
теряться. Светел его лик на тёмных гобеленах…
Я в этой жизни не грешил ещё совсем:
я чист, как древний старец, но
ничто не помогло мне, всё равно
дар плотских радостей нелепый и бесплодный
растаял в дымке. Я теперь хороший,
как тихий сумасшедший. Всё, что было
назначено мне строгою судьбой,
теперь зияет безутешною дырой…
В ней утешение моё. Я наблюдаю
облокотясь о подоконник, как те двое
идут на фоне солнца, лёгкие. Я как дитя,
что вечно плачет лишь о том, чего не знает,
да никогда и не узнает… В этом плаче
весь мир становится бесплотным ароматом,
всё исчезает, предо мною лишь цветы полей
весенние, названия которых
мне говорила мать… Их аромат дрожит
и сладостен мой плач, в нём как бы невзначай
рождаются слова и краски… Чист и недвижим
язык безумных голосов, знакомых с детства.
Правдивый, он всё так же ясно различим.
(1957)
Перевод: 1998
СТРАСТИ
1
Христос во плоти
выдыхает и слышит
мертвенный запах.
Так страшно слушать
своё сердце, плача!
О Мария Дево,
зорька бессмертная,
сколько боли и скорби…
Я был ещё мальчик
и вот я умираю.
2
Иисусе, твоё тело
молодое
меж двумя бродягами
распято.
Эти двое -
совсем ещё живые
юноши с покрасневшими
плечами,
неуловимое небесное око…
Ржавые гвозди
и тряпица дрожит
на твоих чреслах…
Какой ужас и отвращение -
в горячей крови
ваши тела пачкаются
цветом рассвета!
Вы были всего лишь мальчики,
и, чтобы убить меня,
столько дней играли
в весёлые игры
невинности…
3
Иисусе, в тиши
Твоей смертной муки
чистой росой утешения
была кровь Твоя.
Поэт безоблачного неба
брат мой раненный
Ты ведь видел нас
во плоти наших
сияющих тел
в гнёздах Вечности!
Теперь мы мёртвые.
И почто бы били нас
кулаками, вбивая в нас
почерневшие гвозди
если бы Ты, Своим прощением,
не даровал нам вечного белого дня
Своей милости?
4
Иисусе наш скорбный,
кровушка фиалковая,
праведность ясных
очей христианских!
Цветники цветущие
над дальней горою,
как нам оплакать
тебя, о Иисусе?
Небеса и озёра
рёвом звериным
Лысой Горы
оглашают окрестность.
О Распятый,
позволь нам молча
взирать на тебя.
5
Иисусе, Твоим бедным
сыновьям, разбросанным
по бескрайнему небосклону бытия,
Ты, помертвевший,
оставляешь этот
законченный Образ.
Сладкий мальчик,
его лёгкое тело,
исполненное света…
это Святой Иоанн.
Нас, потерянных
в туманах равнодушия
к Себе призывает
и Собой наполняет
это мёртвое Тело Твоё.
6
Иисус приходит в отчаяние
заключённый в тюрьму Своего тела.
По каким отдалённым
жгучим и горячим краям
шарит взглядом
Его зрачок?
Вот славный слепой,
крепкий телом и костью:
окровавленный птенец
на берегу.
Позади, небо томится
слабым лучом света.
Над долинами
и вершинами
не слышно ни звука:
последнее сладостное
шуршание
прячущихся змей.
Боже, какие тени
в отблесках молний!
Самария
тонет во мраке
смерть грохочет
по кладбища
свежим клумбам!
Пыль и мусор
отзвуки голосов
пущенные вспять ветром
в падающей на землю мгле.
Ах все мы люди,
все мы забываем…
Позади Иисуса
стоят мёртвые горы
и небо бежит
слепой рекой.
Перевод: 1998.
О проекте
