Чердак
Как живется? Душа на излете?
Подыматься в такую-то рань,
по ступенькам сочиться сквозь сито
керосинно-кошачьего Дита,
спотыкаясь о всякую дрянь,
вверх по лестнице черного хода,
где дверей череда, как колода,
равнодушным гаданьем легла.
По спирали – беззвучен и страшен
коридор дерматинных рубашек,
что ни скважина – глазу игла
темноты... Не дай Бог им открыться!
Все, что было, что есть, что случится,
будет тут же показано в лицах:
вот, любуйся глазами во лбу.
Да по харе – печатью свинцовой,
да любезно поздравят с обновой, –
получай лубяную судьбу!
И глумливое это гаданье
все годами, годами, годами –
маскарад полуночных мастей.
С этажа на этаж – постоянство
одного и того же пасьянса:
туз виновый, шестерка крестей...
В этом мире, бессонном и странном,
ледяные латунные краны
нам отстукали тысячу зим.
Как живется, мой добрый Вергилий?
Мы одни в этой жуткой могиле
вертикалью пустою сквозим!
В коммунальных парах керосина
сердце рвется, как кот из корзины,
из межреберной злой заперти.
Рвется кот, одичал и неловок, –
что же делать, король мышеловок,
на пути больше нет остановок,
не сойти, не сойти, не сойти!
Мы ступили – стезя не легка –
в змеевик перегонного куба;
все, что тягостно, горько и грубо –
да останется в нижних витках!
И однажды потерянный звук,
заплутавшийся в тесной валторне,
вдруг почувствует – стало просторней,
уходя в завершающий круг.
Все отважнее в тембре и силе,
в устье светлое! Добрый Вергилий!
Мы подъем одолели трудом!
Карта «Чем успокоится сердце» –
нам наградой, – чердачная дверца,
что забыл запереть управдом!..
В жестяной духоте чердака,
в тихой панике пыли и света,–
нам сюда, здесь не просят билета,
здесь не нужно билета пока...
Лучше здесь – я люблю у окна:
что же делать – душа на излете!
В голубом голубином полете
невеликая наша страна.
Два сырка да бутылка вина
на листе самобраном «Известий»...
Хорошо бы не в этаком месте,
только места вот нет ни хрена!
Да, вставали в кухонные крики,
проносили троянские книги,
и потели карманные фиги,
как вериги, тянули плащи.
Да вот только не вынесла плена
заморенная наша Елена,
ослабела, да мордою в щи!
Что ж, молиться за дверью закрытой, –
Да минует нас это корыто
ныне, присно и тысячу лет..
Запусти матюга, мускулисто
отведи с торжеством фаталиста,
обманувшего свой пистолет.
Локоток – ползаряда в фиале!
Хоть и лучше напитки знавали,
и в дешевом своем карнавале
по три пуда плели эполет, –
Не отринь же ни яства, ни брашна.
Посмотри – безвоздушный и страшный
матереет в окне карандашный
городской незнакомый портрет!
А внизу поливали цветы
и гуляли с собаками дамы,
разевали оконные рамы
полусонные душные рты...
Шорох зелени, крики детей,
рдеет клумбами мусор задворок,
реет запах, холоден и горек,
будто дышит дворовая тень.
Мы глядим в слуховое окно,
где над бурым развалом застройки
подыматься в законные сроки
Неразменному Солнцу дано,
где десница Господня, легка,
совершает неспешную требу,
сочетая облезлое небо
с этим Городом, лицами, хлебом...
На века.
На века.
На века.
1978 г.
* * *
В загробной России, наверное, вечер и снег,
Друзья за вином у кого-нибудь в вечных гостях,
Но зиму я этой зимой не видал и во сне,
Неужто и память о ней – одуванный пустяк?
На стебле пупырышек голый, а пух улетел,
Щекой не приластиться, не погадать о любви,
Какой-то сквозняк воровато унес в суете
Три снежные дюжины лет, окликай да лови.
Земля моя, где ты – осиная песня без слов,
Лишь лунные шепчутся вести с бумажных листов,
Я книгу закрою, ничто не вложив меж страниц,
Не слезы, а пыль утирая с дрожащих ресниц.
И к Богу я так же когда-то приду налегке,
И немо пустой стебелек протяну в кулаке,
И пухом январским простит меня эта земля,
Гробы и сугробы бессонной рукой шевеля.
История
Я не знаю, с каких запредельных высот
я сорвался однажды в жилье человечье.
Я б ушел, но покуда во времени лед
я вморожен – без силы, и славы, и речи.
Из времен не уйти, не поняв ничего,
из мгновенья глухого двадцатого века.
И пока что среди Араратских снегов
мне искать окремнелые доски Ковчега.
Мне – протаять ладонями столько слоев,
растирая меж пальцев пыльцу вековую,
и тогда только вспомню я имя свое,
когда доски твои, мой Ковчег, поцелую.
Я уйду, ледяные взломав купола,
все забуду тогда – на пути на обратном,
и останется вновь Арарат – Араратом,
весь в холодных следах слюдяного тепла.
27.01.1989 г., Ладисполь
* * *
Мне пора уходить, я вернусь через тысячу лет,
С буйволиной спины уроню на последней заставе
Те слова, что скопил по дороге, в закат прорастая,
Словно соли щепотку на счастье, на собственный след.
Праотцы, перессорившись, рушат торжественный строй,
И сегодня, как, впрочем, всегда, молчаливы потомки,
Ну а я, точно лошадь, кошусь напряженной ноздрей
На холодную пыль океана судьбы незнакомки,
Над отчизной моей на века воцарилась луна,
На Востоке родившись, на запад уходит светило,
Я ведь всю свою жизнь только солнце хвалил допьяна,
А о ночи сказать мне ни слов, ни тоски не хватило.
Будет пазуху мне холодить, понемногу легчать,
Точно память скопила мошну с ледяными деньгами,
И под небом чужим на какой-нибудь высохший камень,
Обратившись во влагу, живую положит печать.
Я, конечно, вернусь, я пройду через гибель и жизнь
Через тысячу лет, населенных Синдбадовым бредом,
В живописных лохмотьях плохих переводов и лжи
Сквозь ворота восточные, солнцу по-прежнему предан.
* * *
Далеко, как Запад для утра грядущего дня,
Невнятно, как запаха тень облетевшей сирени,
Как воры, как вороны подстерегают меня
Запретного сердца сырые ступени.
Как долго придется без толку и смысла кружить
По сонному кладбищу мумий слепых ожиданий,
Минуту, и месяц, и тысячу лет пережить
Напрасного счастья невнятных свиданий.
Но снова во мраке стальные зудят соловьи,
Войдут остриями, и грудь переполнится звуком...
Под солнцем и зеленью щупать дороги свои
Сердечной клюки настороженным стуком...
* * *
Мои прошедшие года!
следы на наледи и пыли…
И я их помню не всегда,
да и они меня забыли.
Что нам прогуливаться зря
сквозь опустевшие названья?
О листопад календаря,
сплошная осень мирозданья!
В ладу с науками числа,
из дома в дом грядёт планета.
На ней я лодка без весла,
или патрон без пистолета.
Прошедшее пережито,
и завтрашнее неизвестно.
Вещей и судеб решето…
Ночь путана и многозвездна.
И коль уж жизнь напоена
через тугое это сито,
да будет прошлое забыто!
Пади на память пелена…
Мои прошедшие года -
следы на наледи и пыли…
И я их помню не всегда
да и они меня забыли.
* * *
Вот волчица-молочница, дочь табака и вина
мне в подземной избе предлагает судьбу наперёд
И стаканы неполные, в гибель мою влюблена,
наливает и щурится, ласку ответную ждёт
Мне бежать бы оттуда, да ноги свои проиграл
Остаётся лукавить и пить, и плясать на локтях
И мерцает на блюде, дрожит лягушачья икра
и болтаются тени мои на кривулях-гвоздях…
Ах вы ноги мои, я ей вольные песни пою…
Комаром заблудившимся кружится боль у виска
и собачье вино, точно слёзы, за пазуху лью:
выпьем, старая, что ли, коль воля моя далека…
И волчица-молочница, дочь табака и вина
мне в подземной избе предлагает судьбу наперёд
И стаканы неполные, в гибель мою влюблена,
наливает и щурится, ласку ответную ждёт…
* * *
Когда дождь осенний стучится в окно
и что-то плохое случиться должно,
дождинки проносятся в лампы лучах
и память мне голову рубит с плеча
И я вспоминаю бревенчатый дом,
гостей молчаливых за грязным столом -
застывши уныло, сидели рядком…
Жених одноглазый, невеста с горбом
Лишь ветер возился в разбитом окне
да дождик светился в далёком огне
да кто-то беззубым причмокивал ртом,
ногой деревянной скрипел под столом
Из дыр в потолке капли падали вниз,
вдруг с места поднялся слепой гармонист
Беззвучно раздвинулся порванный мех,
беззвучная музыка подняла всех
И разом все встали и сдвинули стол
под тяжестью танца задвигался пол
На лицах улыбки надеждам своим…
а дождик по крыше отстукивал ритм
Надежда сияла во взглядах живых
и в танце кружился счастливый жених
И в танце, как будто совсем без горба,
плыла молодая, легка и горда
Надежда прошла средь уродливых дел,
под утро тот дом деревянный сгорел
Над крышами старых обветренных изб
каймой погребальной клуб дыма повис
Когда воет осень, по мраку бродя,
блестят в свете лампы частицы дождя,
под окнами бродит, задумчив и тих
невесты горбатой без глаза жених.
* * *
Всюду мёртвые немые тростники
холодна свинцово-ртутная река
Днём и ночью ледяные родники
убивают берега исподтишка
Гнилолесье разрослось на берегах
там гадюки отдыхают на зубах
Воды речки этой кладбища мертвей:
лодки сгнили на болотистой мели
Невода болотным мохом обросли,
рыбаки разводят репу и порей
Пусты заводи и омуты молчат,
рыбаки по речке плавать не хотят
Лишь однажды, говорили, в ледоход
проплескал по речке старый пароход
на котором персиянин за пятак
продавал рыбачкам бешеных собак
Если кто-нибудь отправится в поход,
по реке на старой лодке поплывёт
Вдруг из зарослей, где стонет козодой
сходит на берег, взволнованно дыша
старикашка с отсыревшей бородой,
сапоги свои под мышками держа
Вынимает из дырявых сапогов
он лягушек и швыряет в рыбаков
и кричит им: поворачивай рули! -
здесь прошла граница Конченной Земли.
* * *
Две свечи горят
наперегонки
Лист календаря
сжался до строки
И, за часом час,
время без минут
тянется без нас,
гонится не тут
И не в тяжкий труд
рядом на столе
медленно плывут
дама да валет
Чтобы за игрой
не ушло тепло
ты давай прикрой
ставенкой стекло
Не оставим лаз
для оконной тьмы -
времечко без нас,
без него и мы
Не в своём дому
помечтать со мной,
может, есть кому
на Земле ночной?..
Из-за Лунных чар,
моря да реки,
двум гореть свечам
на-пе-ре-гонки…
* * *
И опять у золы я еврейскую скрипку настрою
бессловесный псалом прошумит пересохшим ручьём
и на горький песок под седою сионской горою
без остатка прольюсь просто так, ни о ком, ни о чём
И на смертную сушь дождевое ударит веселье
эта удаль и грусть, эта времени крепость и дом
Где справлять мне теперь каждый день, каждый шаг новоселье
всё с отрадою вечной, что будет отрада потом
Все рабы отдают господам свою пригоршню боли
про звериную ладность и стать - мне она не чета
Я у моря. Кто здесь перейдёт, как не Сеятель соли?
и чем заплачу? Все богатства мои - нищета…
* * *
Кому-то жена, а кому и любовница - жизнь…
Кривою тропой среди леса развесистых судеб
бежишь от неё или к ней, бросив шапку, бежишь
а ветер судьбу облаками на небе рисует
Иль память мне лжёт, или было всё это со мной
Скажи мне, земля, отчего ты легла лоскутами?
Опять узнаётся знакомый рисунок на ткани
и кости из тьмы отражённой блестят белизной
Я хитрую сеть раскидаю, я - снова ловец
но стайка мальков-облаков проплывает сквозь сети
и снова поёт, невесомо купается в свете
Куда же мне деться от вас, поплавок да свинец?
Смущённо я полупустой раскрываю кошель
да в том-то и дело, что всё получается даром,
кто цену назначит утехам, ударам, угарам
весёлым и пьяным в земном беспорядке вещей?
Любуйся, влюбляйся да плачь, не кляня потолок
до опупа кидая потупленно-скромно прошений
Будь жизнь молода и не надо других украшений
хотя бы и лето покинуло вечный свой лог…
* * *
Виноградник шепчет сонно:
ты иди, прохожий, мимо
Ты отравлен пыльным ядом,
ты мои иссушишь корни
О причастие святое! -
золотые мои кисти
не для вышедших из дома,
ты иди, прохожий, мимо…
* * *
Мало счастья или много
Нам готовит жизнь-дорога?
Много счастья или мало
От вокзала до вокзала?
* * *
Блажен, кто в мире одинок,
В лесу, тюрьме, толпе и парке.
Ему подбрасывает Бог
Тайком бесценные подарки.
Темна, назойлива судьба,
Но тело больше не темница.
А жизнь – затеряна, слаба,
Жива, и вечно будет длиться.
Всему привычен тихий взор,
Сквозь бездну пролетает к бездне,
Не замечает зла в упор,
Ему ни смерти, ни болезни
За некой гранью не страшны,
Ему ни слава, ни забвенье,
И тьма пустующей мошны,
И тьма сокровищ – во спасенье.
* * *
Любимая моя, как без тебя сквозит!
На мякоть голую спокойно дышит бездна,
Стоит Вселенная, стоглаза и бесслезна,
И там, в ее ветвях, скрывается Лилит...
Настуженная грудь тихонечко болит:
И, правда, видно, кость утеряна грудная...
Вселенная сквозит, прижмись ко мне, родная,
Прижмись ко мне тесней, Вселенная сквозит!
* * *
Я голоден. Я сыт. Я спать хочу. Не спится.
Кто этот «Я»? Любой приставленный глагол?
Вселенная? Ничто? Безвинная страница?
Пред Богом человек, что «немощен и гол»?
Смотрю в себя, и вот, разглядываю тело:
Желания впотьмах, сияние в бреду...
Я лук или стрела, что с тетивы слетела?
Я – под ногами путь? Я – по пути иду?
И если это Я, то кто такой глядящий?
Куда уходит плач? Откуда этот суд?
Себя ли я несу по непролазной чаще,
Глаза свои закрыв, или меня несут?..
Осенний этот день как зеркало двойное,
Сердечный небосвод сияет синевой...
Я Солнце. Я листва. Я груда перегноя.
Я вечен. Я иду. Я мертвый. Я живой.
О проекте
