 О проекте
Правила публикации
Об авторском праве
Сотрудничество
О сайте
|
Семён Тертычный. Избранное (1999-2002) Пир
Чернобородственный мужчина
ткнул заклинок в ножны горла,
повращал недобрыми глазами,
и в пляс пошёл плясать.
Мой многонервный друг,
неровный современник,
ещё раз глазом глядь,
стопку – хлоп.
Праздник знать.
Всё счастье быстро перемерил,
не подошло, не подошёл,
не так как волосы другой
шли бы тебе.
Все улицы шагом проверил,
по улицам цыпой пришёл
к нам домой. Кто его знает,
но мне он чужой.
Опять этот новый,
кленовый год,
в который (двадцать который)
новый раз?
В глумливом хороводе
снова кто-то орёт, кто-то стонет.
Наново мы торопимся
наверстать ещё не упущенное,
опустить памяти занавеску
над малой сценой стола,
при прочих петь козлом,
и обострять друг друга,
как лезвие ножа точут другим ножом.
Насупив в себе самое своё
в членораздельном танце,
стулья забили под стол,
порезали вместе с хлебом клеёнку.
Кто обьяснит мне замутнение
гранёных разума стаканов?
Кто тут вообще, что то за люди?
Зачем мы все друг с другом дружим,
друг друга нежим, друг друга судим?
Тут квартиранты, тапок наш
парад, и топот топорных работ,
потоп гулких шагов ног,
шаг за порог,
вдох выдох, выдох и
вздох.
Толпины из окон тупой клёкот,
хохот из кухни.
Эх-ма, головы закрома.
Птичка вылетает
В фотоаппарате на столе,
семь непроявленных кадров,
И в каждом ты, тебя здесь нет.
Есть стол, фотоаппарат и пыль,
Дорожку по полу метёт костыль.
И мякоть памяти, в степи под торшером.
Щучьими глазами вверх, лежу, помню
- шум ехал в платцкартном, постояв в проходе
толкался в дверях почём зря.
Сдуру или по пьянке
кто-то кого-то развёл за полбанки.
Кровь с молоком, дева,
девушка, в смысле, нежная,
на плечном коромысле, кожа,
хрупкие губы и прочие
кости, приезжай, дорогой гость,
в гости.
Разимые простудой, все мы тут птицы
невысокого полёта, летим туда,
уже не мы оттуда.
Свечение в вагоне-ресторане
способно к выявлению новых
наружних особенностей, выражений
на лицах неуёмных блюстителей хода
часов и окресностей.
Поезд следует из окольцованной столицы в Питер,
или из Питера в столицу, что хоть и не одно
и тоже, но из окна, в раннее утро,
очень даже похоже.
Только что туда,
сальный и пьяный
мужик мычал на полке про блядей,
а оттуда, полупрекрасная недодама,
с тонкими ногами.
Нет многих слов
описать длинноту твоих ног.
Вазочку груди,
движение под тканью,
одно беспокойство волос.
Руки мясным маникюром
по купе порхают, об полки
бьются со стуком.
Обьятья ног, упругое оживление
в животе. Жар.
Две ямочки выцелованы над сухим крупом,
подстаканник сухо стучит на связках рельс,
и на полу бутылки
пива, а папироса в тамбуре,
всем бы жить так красиво.
Еще папироса и очаг возгорания - на лицо,
про это предупреждал кондуктор,
и ещё что-то, неразборчиво, про случайные
связи, и о легко воспламеняющихся, кажется, детях,
и о том что дальше Москвы (в Москву, значит)
поезд не идет, и просьба,
освободить вагоны.
Мне поздно, я хочу,
лезу в твои мягкие губы,
твоё тело, как свисток из гильзы.
Допил стакан и опустошил душу,
не душа, а отдушина.
Останки минут охватил рукой,
ой, ты какой!
Другая, дорогая, милая,
пора и нам освободить от себя вагоны.
Любое перемещение тела в пространстве
значит собой исчезновение для странника
предпространства, и тел его обитателей.
Взлёт самолёта как взрыв.
Наш праздник
подошёл к концу
путей, или, так сказать,
факир захлебнулся керосином.
Мой самолёт расправит руки-крылья
ровно через сутки.
Дверь на задвижке через минуту поддастся сим-симам,
а про океан и его штучки я тебя предупреждал
ночью.
* * *
В последнее время,
последние дни
я чрезвычайно предпринимаю
акты бездействия.
Я разузнал причины
преждевремянной кончины,
сгущённая кровь с молоком
в венах здоровой скотины.
Так делали когда-то те кто мертв,
но я по-моему ещё живой,
хоть далеко не почему.
Два кольца, два конца,
а посередине – пустое место,
собрался с мыслью и ринулся рыхло,
чужими ногами обьятый.
Всё в рамках.
Возьми меня в руки,
чем Щорс не шутит,
может полюбишь,
и может полюбит.
Кожи запах земляникий,
я стоял с печальными глазами
и вёл себя как свинья.
Как гомункул, из-под глины
зубы пялил равномерно.
А поверх брели стадами
дети с мокрыми глазами,
парни с женскими руками,
девы с острыми губами,
свиньи с мягкими ушами,
солнце с жадными лучами.
Беги от меня, не беги,
слабаем вальс
в четыре ноги.
* * *
Недалее,
домашними животными,
мы это делали от скуки,
ненадёжные ноги,
потёртые брюки.
Лже-дворником ходи теперь,
гуляй, попутный малый,
глаз да глаз,
рот да рот.
Шелест ступней,
шорох, поворот,
предпожилая молодуха крыса
тянет свой живот пластом.
Я не об этом,
я о том.
Брожу, как по лицу
хмельной ухмылкой.
Тоже мне, город.
Опять быту быть,
битому, не бить,
телефоны, фонари,
морская фигура, на месте
замри.
Радость
Ветер ходит ходуном,
утро черепом сияет,
стоит дворник, но с веслом,
но кругом Монблан зияет,
день – ресница под углом.
Звёздные войны в моей голове.
Вырубаю из песен слова.
Сдерживаю в карманах руки.
Дёшево и недорого.
Наша встреча как валун
на тропинке моей жизни,
как извёстки пятерня
по могильному кресту,
как по камню дровосек,
как волнения синица,
днём в зрачках, и ночью снится.
Волосы любо держать под узду
влага распущенных глаз,
смычка изнеженной шеи,
взапуски, головы поведенье,
за пазуху палец не сунь
поцелуй меня и пригорюнь.
Круглый кризис
Чернородинкой на бережной судьбе,
Сентябрь, горелых волос нить.
Дым и сажа, жар и свист,
доктор, воин, продавщица,
велика наша столица, много
пыли. Огнива пылали,
бетона нежный костяк заголяли,
дом – не дом, не пар и муть.
Ковыляй, ковыль,
выпей или вылей,
опустил пустырные глаза,
почем зря прохожий.
Никто не скучает,
кто бежит, кто обнимает
своё милое ухогорлонос.
Горечь ожидания коробит
жесть, то есть, кость,
а тут как тут, решетки колкость.
Окон цокот,
один такой слегка очень пьяный,
внес на обсужение голову, по видимому
видимую им раньше, на подходе
к тёмному мосту, там где пеплом покрытый
паром, одна фигура с шестом.
Спасибо, спасатель,
а он уже ушёл, оскорбив
и поздравив немного мою
с крепкой грудью,
Полно-те, корягин, угрюмой
глубинкой глаз печаль прикарманил.
Многокровие солнца красит всё кругом.
Кто кричит? Я не кричу.
Тела теплицу таю
как свечу.
* * *
Мудрец сиамский,
мои громоздкие ошибки
передари другому,
бижутерия дня мне ни к чему,
веки моей любимой
как пенка над вязью глаз,
бастионы моих ухмылок
опадают в тени её ресниц
волос россыпью звонков.
Пью полостей уют, мёд в горсти - дожил
я, в стельку весёлый.
Весна красна, зима – десна,
усталый в глазах, скоро потом
работа, двигай сюда отсюда,
за это платят.
Работой холост, как патрон
минус пуля, час минутой
переполнил, время бьёт в лоб.
Как быть нежели забыть
гулких забав вой.
* * *
На невесомых ступнях разможности
ступают, против ветра идут,
далеко не уйдут,
свои сопят под рядом.
Что ты, чуши друг, чужанка,
приусопла под двери, и тетрадка,
оборванка вся засохла в заперти?
Приувыкла к возлежанью
от окна в пути к окну,
я ненужное страданье
учинил себе, смотри. |
|
